очень нудно 
49 
Мир был убедителен.
Но у Маши имелись свои аргументы:
— Я боюсь! Я могу пойти, подойти, попытаться... Но я от страха двух слов не свяжу. Ты ж меня знаешь. Я не умею говорить с незнакомыми, я и со знакомыми-то не всегда…
Беседа проистекала по дороге домой.
Поскольку там, где время имело значение, оно все равно стояло как пень, а там, где оно шло, его было сколько угодно, обратно Маша и Мир прошествовали через Крещатик пешком.
Постояли у городской елки.
Подождали, пока часы на башне Думы пробьют третий час.
С минуту заинтересованно изучали витрину магазина «колбасных дел мастера», устроившего рождественскую выставку колбас, разнообразных сортов, и дружно захихикали, узрев там свиную голову, в венке из розовых роз и украшенный фиалками окорок.
Затем, согнувшись, не меньше четверти часа, с видом заправских знатоков рассматривали табличку на цоколе дома:
«10 июня 1865 года»
— призванную напоминать горожанам, до какой отметки дошла вода в этот день.
Вплоть до начала ХХ века, наводнения в долине Крещатик случались с незавидным постоянством, и страшная труба водоотвода проглатывала невинных пешеходов, затянутых водоворотом…
— Слушай, а пойдем в кино?!
Маша аж округлила глаза, до того по-современному это звучало.
— Мир, — засмеялась она, — как ты сдавал экзамены, до того, как забрал мои шпоры? Какое кино?! Его еще нет! Первый в мире киносеанс братьев Люмьер пройдет в Париже — в декабре 1895 года!
— А сейчас какой?.. — поднял бровь Мир.
— А сейчас, — усмехнулась студентка, — январь 1895-го или декабрь 1894-го.
— А вот и нет, — заупрямился одногрупник. — Кино уже есть. Первый киноаппарат изобрел одессит. Механик Тимченко. А его первый фильм показали в 1894 — то есть, уже... Но в нашей стране это изобретение тупо послали. А там, в Париже, патент на кино отдали Люмьерам.
— Серьезно? — потряслась Маша. — Я не знала.
Мир был реабилитирован!
— Но, — примирительно улыбнулась она, — в кино мы все равно не попадаем, мы ж не в Одессе. Пока, в нашем распоряжении только сомнамбулы, прорицающие во сне, театр лилипутов и женщина с бородой — недорого, вход 5 копеек.
— Может, театр лилипутов? — с сомнением предложил Красавицкий.
— Смотри! — приметила Маша на противоположной стороне другой магазин, с вывеской:
А. Балабуха
— Сладкий король, — понял ее призыв Мирослав.
— Его внук,— поправила дотошная Маша. — Один из…
Наследник «короля» Балабуха А. уже не первый год сражался за киевский престол с другим внуком — Балабухою Н. Между ними шла братоубийственная газетная война. Но Маша решительно предпочла внука-«А» — родного сына Балабухи-второго, самого известного из династии киевских кондитеров-купцов.
В его магазине, Мир, как и полагалось мужчине, отсчитал 1 рубль 25 копеек (несусветную цену, учитывая, что в менее престижном, не «Европейском» ресторане, за 16 копеек можно было получить обед из двух блюд!), и приобрел для своей дамы драгоценную банку, с золотой этикеткой и надписью «Киевское варенье».
— Прикрой меня, — крикнула дама, выбегая на улицу.
Историчка жадно сорвала крышку, воровато оглянулась и, высунув язык, осторожно лизнула засахаренные фрукты.
Варенье это, и сделавшее первого Балабуху «царской персоной», называлось «сухим», и рецепт его, ныне утерянный, был исторической тайной!
Никто не знал, кто его изобрел. Но все знали: киевское сухой варенье можно купить только здесь, и, со времен Екатерины 11, из Петербурга в Киев отправлялись специальные кондитерские экспедиции, с целью закупки оного для императорского стола, царской семьи и двора.
В 1876 году в гости к «королю» Балабухе-второму заезжал за вареньем сам наследник престола — итальянский принц Умберто, с женою-принцессой. А в 1883 испанский инфант, возвращаясь с коронации Александра 111, специально заскочил Киев, чтобы купить на Крещатике пару пудов «киевских цукатов».
— Ну как? — Мир честно пытался заслонить Машу от прохожих.
— Не знаю, — неуверенно сказала она. — Я вообще сладкое не очень люблю. Но я так мечтала его попробовать! Я столько читала о нем… А ты?... О чем мечтал ты?
— Я? — Красавицкий на секунду задумался. Схватил Машу за руку, и потащил ее на парную сторону улицы. — Это, — осведомился он, указывая на угловое здание, — угол Крещатика и Прорезной?
— Ну да…
Мир довольно кивнул, и громко вопросил, обращаясь к прохожим:
49 
