очень нудно 
52 
— Говорите. Можно при нем, — аттестовала она Мирослава.
На лице ведьмы отразилось недоумение.
Но его сменил страх:
— Я всем сердцем на стороне Трех! — заволновалась девица. — Но вы должны знать, ночью те, кто против вас собираются на Четвертой Горе.
— Четвертая Лысая гора — это на Выдубичах? — уточнила Киевица.
— Да. Там, где казнили убийц.
Маша слегка качнула головой.
Четвертая Лысая значилась и на картах современного Киева, и в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» — там, в романе, взрыв на выдубецкой Лысой Горе тоже был знамением конца старой и начала новой и страшной — революционной власти.
— Значит, у нас революция, — задумчиво вывела Маша.
Но и о «белом» романе Булгакова, и о казненных на Лысой горе Ковалева знала немного — только то, что убийца Столыпина, киевский юрист Дмитрий Богров был повешен именно там, на Четвертой.
— Все очень плохо, — стрекотала осведомительница. — Их много. Если большинство киевских ведьм придут в полночь на Гору, они проведут обряд против вас. Сложат свою силу и передадут Наследнице.
— Акнир получит силу? — прищурилась Ковалева. — Спасибо... Как вас зовут?
— Алла.
— Спасибо, Алла, что предупредили меня.
Киевица проводила взглядом полуголую ведьму. Информация была, прямо скажем, безрадостной.
Сила Киевиц (пускай не проросшая, не умелая, не образованная) — единственное, в чем они превозмогали Акнир, перестанет быть их козырем. А иных козырей у них нет.
Есть полутора суток — слишком мало, чтоб подготовится к бою. Но достаточно, чтобы понять: чего ждет от них Киев?
«Я должна спасти Город».
— Хорошо. Я пойду к Анне Ахматовой, — огласила решение Маша и тут же продемонстрировала полную неспособность говорить и нервничать одновременно. — Только, ты, Мир, не ходи со мной… в смысле, к нам в Башню. Может там уже Даша, а она вряд ли… Подожди во дворе. Я быстро переоденусь для 1906-го и найду ключ, если он есть. А, если его нет, но есть Даша, выйду к тебе и скажу…
Глава седьмая, в которой Даша собирается умирать
Рика умерла от туберкулеза, когда Ане было пять лет. Рика жила у тети, и ее смерть держали в тайне от остальных детей. Тем не менее, Аня почувствовала, что случилось — и как она потом говорила, эта смерть пролегла тенью через все ее детство.
Виталий Вульф «Северная звезда».
Даша была.
При чем, вернувшаяся застала ее за престранным занятием.
Правой рукой Чуб непрерывно, мелко и фанатично крестилась, левой — перелистывала Книгу, пританцовывая и трогательно причитая:
— Господи, пожалуйста, пожалуйста, господи! О… Маша, — искреннейшее обрадовалась явленью она. — Христа ради, умоляю, помоги мне найти колдовство. А ты почему в костюме? …Я умираю! Брысь!
Последнее адресовалось рыжей Изиде, суетившейся вокруг Дашиных ног.
— Что с тобой? — Поставив банку с золотой этикеткой на стол, Ковалева кинулась к «умирающей».
— У меня голос пропал!
— Ты ж разговариваешь…
— Лучше бы я онемела, но пела! Я не пою, Маша! Я больше не пою… Брысь, кому говорю!
— Почему?
— Не знаю! Брысь! — («Брысь» сроду не производило на Изиду ни малейшего впечатления. Не произвело и теперь) — Я у отца была. Он давай мне упреки кидать: «Кто ты такая, волондаешься без дела…» Я ему: «Я — певица. Я, между прочим, Глиэра закончила! А то, что мне 25, ничего не значит, Мадонна в 26 лет прославилась». И хотела спеть ему, чтобы усох. Начинаю… А голоса нет! Его нет! Совсем! — с ужасом объявила Чуб, и в подтверждение попыталась пропеть какой-то куплет.
Результат был плачевным: если Чуб не ерничала и не прикалывалась, выходило, что голос ее сильный и зычный, превратился в нечто непослушно-дрожащее, шипяще-срывающееся, абсолютно беспомощное.
В полное отсутствие всякого присутствия певческих данных!
— Я ж не срывала его, — плачуще заныла Землепотрясная. — Не простужалась. Я даже не курю! Почему вдруг?!
Не придумав, что сказать в утешение, Маша приняла решение помочь делом и отобрала у подруги Книгу.
— Если он не вернется, — забегала Даша по Башне (то и дело спотыкаясь о Пуфик, приклеенную к любимым ногами), — я не буду жить. В моей жизни нет смысла!
— Нельзя так… — Маша спешно осуществляла поиски средства от голосового бессилия.
— А без голоса можно? Брысь, малая, кому говорят. Не до тебя! Видишь, маме хреново…
52 
