9 
Мозаика его рассказа стала наконец собираться в общий рисунок. Но от всего, что Энджел узнала, кровь холодела в ее жилах.
— Ты хочешь сказать, что они прилетели все вместе? — спросила она в ужасе. — Джоанн, и Чад, и…
— И младенец. — Его слова звучали так горько, что, казалось, он именно сейчас дошел до страшной кульминации своего рассказа.
Все еще стоя, Энджел схватилась за ручки кресла помертвевшими от ужаса руками.
— Продолжай, — прошептала она.
— Они ехали из аэропорта ко мне. Точно не известно, почему произошла авария. Другой водитель был не трезв, но в пределах дозволенного. Чад тоже, — быстро добавил Роури, отвечая на ее невысказанный вопрос. — Он изменился, Энджел, я знаю, хотя мы и разговаривали только по телефону. Он стал семейным человеком, гордился своим первенцем. Он не стал бы подвергать риску свою семью. Возможно, он отвлекся на мгновение. Может, ребенок заплакал. Никто уже не узнает. Ни сейчас, ни потом. — Щека Роури конвульсивно дернулась, но это было единственным внешним проявлением его страдания. — В общем, Чад столкнулся с другой машиной сразу при выезде из аэропорта. Он и Джоанн умерли мгновенно…
Сердце Энджел бешено билось.
— А ребенок?
Роури закрыл лицо руками, и Энджел внезапно стало необъяснимо страшно.
— Роури! — воскликнула она в отчаянии. — Что случилось с ребенком?
Когда он медленно поднял голову, его черты были настолько искажены болью, что она приготовилась к самому худшему. Потом он произнес странным бесцветным голосом, в котором тем не менее улавливалась слабая надежда:
— Каким-то чудом младенец выжил. Это просто невероятно, но на нем не оказалось ни единой царапины.
— О, слава Богу! — воскликнула Энджел, снова опускаясь в кресло, не замечая слез облегчения, которые катились по ее щекам. — Слава Богу!
Роури благодарно взглянул на нее, искренне тронутый благородством ее души.
— Спасибо тебе, Энджел, — мягко сказал он. Теперь он знал, что не зря приехал именно к ней, и ему будет немного легче сказать то, что он собирался сказать…
— Где он сейчас?
Роури прищурился. Он не был уверен, про кого она спрашивает — про своего мужа или про его сына, и он знал, что если она имела в виду Чада, то нужно быть с ней особенно нежным, внимательным, сострадающим.
— Ребенок, — продолжала Энджел. — Где он? Как его зовут?
— Он здесь, — твердо ответил Роури. — Я привез его с собой.
Глава третья
Роури был готов к любой реакции на свое сообщение, но то, что произошло, оказалось для него совершенно неожиданным.
Энджел вскочила. Ее лицо побелело, а глаза заполыхали зеленым огнем. Она выглядела такой разъяренной, что Роури подумал, как бы она не набросилась на него с кулаками.
— Ты хочешь сказать, — Энджел дрожала и задыхалась, — что привез младенца в чужую страну и бросил его одного в машине?
— Энджел…
— Да что ты за человек, если даже не можешь позаботиться о ребенке? — возмущалась она. — Да тебя нужно просто сдать властям!
Несмотря ни на что, Роури улыбнулся. И ему стало легче от сознания, что, оказывается, он еще на это способен. Он улыбнулся впервые с тех пор, как к его дому подъехала полиция, чтобы сообщить о смерти брата.
— Но я не бросил младенца в машине, — смог наконец вставить Роури.
— Так где же он?
— С миссис Фипатрик.
— С… миссис… Фипатрик, — медленно повторила Энджел, словно он говорил с ней на иностранном языке. Все начинало становиться на свои места. Похоже, этим объяснялось то возбуждение, которое охватило хозяйку гостиницы сегодня утром. Теперь Энджел даже показалось забавным, что она решила, будто миссис Фипатрик очарована красотой Роури.
Тем не менее Энджел чувствовала себя уязвленной. Значит, он так пренебрег его, что отдал ребенка в чужие руки, ничего не сказав ей?
— Итак, ты просто приехал сегодня утром и поручил ребенка ей, да? — переспросила она таким тоном, словно сама была адвокатом. — Вот просто так?
Роури кивнул черноволосой головой, несколько озадаченный таким напором. Он не предполагал, что она так темпераментна! И еще: она слишком молода и красива, чтобы носить траурный наряд.
— Именно так, — подтвердил он.
— А если бы она отказалась нянчиться с ребенком? Если бы сказала, что терпеть не может детей?
На этот раз Роури уже искренне рассмеялся, и звук собственного смеха, это нехитрое проявление радости успокоило его больше, чем что-либо еще. Его смех говорил о том, что боль в сердце, как бы невыносима она ни была, может в конце концов притупиться. Человеческий дух — это, наверное, самая жизнестойкая вещь на свете.
9 
