очень нудно 
73 
— А радиоуглеродный метод определения возраста? — Лейдиг пытался самоутвердиться.
— Что, данная акварель написана на деревянной доске? — с сияющей улыбкой поинтересовался Хеккер. — Наверняка нет. С бумагой все не так просто. Кроме того, ведь оригинал, по вашим словам, недоступен. Могу ли я взглянуть на изображение?
Хорнунг протянула ему газету. Тойер обратил внимание, что этот умник странно двигался, словно постоянно натыкался на углы.
— Ну, спасибо, Рената, — сказал ученый и заговорщицки ухмыльнулся. — Удачным это не назовешь, — тут же засмеялся он. — Ой-ой-ой, что за источник…
— Ничего лучше у нас нет, — ядовито заметил Тойер. — Мы ведь люди темные.
Хорнунг вытащила его в коридор под предлогом, что ей нужно помочь достать из буфета кофейные чашки.
— Слушай, возможно, он окажется вам полезным! К чему такая агрессивность? Вот, неси чашки…
Чашки скользили на подносе, словно Тойер в последний раз разносил на «Титанике» чай «Дардилилинг».
Не поднимая глаз, Хеккер взял чашку с блюдцем и поставил ее на колено, где она словно приросла к нему.
— …Картина делится на три композиционных пространства: мост, замок и затемненный противоположный берег. Город намечен редкими мазками-запятыми, вечернее освещение погружает большую часть намеченной контурами горы в загадочную тень…
— Думаю, все это мы видели, — нетерпеливо проговорил Тойер.
Хеккер взглянул на него, разумеется, улыбаясь, но все-таки с явным презрением:
— Кажется, вы не совсем знакомы с методами сравнительного анализа в гуманитарных науках. Возможно такое?
— Правильно, — выдавил из себя Тойер, — незнаком. Я скорее кто-то типа клозетного работника. Убираю дерьмо с дороги, расчищаю ее для танцоров.
Напряжение усиливалось, и Хеккер бросил на Хорнунг взгляд, как будто говоривший: «Кого ты сюда позвала?»
— Прошу прощения, — хрипло пробормотал Тойер.
— Пожалуйста, — просиял ученый. — Героев наших будней можно простить. — Хафнер тихо застонал, а Хеккер продолжал как ни в чем не бывало: — Надвигающаяся ночь пылает синевой на периферии листа… Замок до своей нарушенной целостности дополняется лишь в воображении творчески одаренного зрителя, его руины не отражаются в слепой реке, в которой притаилось Ничто, вакуумное соответствие… Подлинная ли это работа, сказать вам не могу. Бумага выглядит старой, но фальсификаторы, например, просто покупают антикварные книги и отрезают первый пустой лист.
Тойер с горечью сделал вывод, что этот эксперт вообще ничего не знал. Потом Хеккер пространно описывал связи Тернера с Германией и Гейдельбергом, в основном то же самое, о чем комиссар прочел в каталоге у Хорнунг, но сыщик больше не рискнул цепляться к эксперту.
— Кто удостоверил подлинность? — поинтересовался, наконец, Хеккер.
— Тейт и профессор Обердорф, — ответила Хорнунг. Показалось ли Тойеру, или она пыталась подладиться к нахальному тону гостя?
— Обердорф! — Хеккер рассыпал по ковру фальшивый смех. — Ну и старая карга! Тоже мне, большой эксперт…
Что он нес потом, рассердило Тойера, и не без оснований. Он уже радовался, что Хеккер никуда не годился. Фрау Корнелия Обердорф, как они выяснили, в семидесятые годы была в Германии самым молодым профессором. Блестящая и яркая, как валькирия, с годами она утрачивала популяр-кость, но, благодаря своим способностям, все-таки сделала карьеру. Последние несколько лет она возглавляла в Лондоне престижный Институт континентального искусства. Но около года назад перессорилась со всеми британскими экспертами по поводу подлинности обнаруженной недавно картины Каспара Давида Фридриха, которую только она считала подделкой. Удобная возможность отделиться от нее, тем более что она враждовала со всеми британскими коллегами, или, верней, они с ней. Так что ее кафедра в Гейдельберге, несмотря на хорошую репутацию, оказалась жалким концом карьеры. По крайней мере, в мире специалистов, где на этот счет было сказано немало язвительных слов.
— Метр девяносто, трехзначный вес, любит охоту. Ее путь устлан трупами: оленей, серн, студентов, соискателей докторской степени, коллег, имевших неосторожность ей возразить… В свою бытность в Гейдельберге я тоже пострадал от нее! — закончил Хеккер свой рассказ.
Тойер с трудом удержался от вопроса: неужели олени и серны тоже ей возражали. Он лишь показал фотографию Вилли, но Хеккер покачал годовой:
73 
