очень нудно 
136 
Он сказал:
— Аннабет утром искала тебя. Не смогла тебя застать нигде — ни дома, ни на работе.
Селеста кивнула:
— Я была в... — Она отвела взгляд от замершего в заинтересованном ожидании Вэла, не спускавшего с нее глаз. — Джимми, могу я секундочку с тобой поговорить?
— Конечно, — сказал Джимми, опять улыбнувшись все той же озадаченной улыбкой. Он повернулся к Вэлу: — Попозже об этом поговорим, ладно?
— Конечно. До скорого, кузиночка!
— Спасибо, Вэл.
Вэл пошел в дом, а Джимми, сев на третью ступеньку, посторонился, освобождая Селесте место рядом с собой.
Она сидела, укладывая поудобнее на коленях больную руку, стараясь подобрать слова. Джимми посмотрел на нее, подождал, а потом, видно, понял ее состояние, что что-то мешает ей начать разговор.
Как бы невзначай он сказал:
— Знаешь, что я тут на днях вспоминал?
Селеста покачала головой.
— Было это возле старой эстакады над Сидней-стрит. Помнишь, как мы взбирались туда, глядели кино, которое шло в парке, покуривали в свое удовольствие?
Селеста улыбнулась:
— Ты тогда ухаживал за...
— О, не вспоминай!
— Джессикой Латцен. И она ходила с нами — она, ее буйный кавалер и я с Утёнком Купером.
— Утятей, — сказал Джимми. — Хотел бы я знать, что с ним стало.
— Я слышала, что он был в морской пехоте, подцепил какую-то чудную болезнь кожи и теперь живет в Калифорнии.
— Ага. — Джимми вздернул подбородок, обратясь взглядом на полжизни вспять, и Селеста поймала себя на том, что тоже вернулась назад и представила себе Джимми, когда он был на восемнадцать лет моложе, с волосами немного посветлее, а нравом куда как отчаяннее. Джимми из тех мальчишек, что в грозу карабкаются на телеграфные столбы, а внизу девчонки обмирают от восторга и страха за них. И при этом в самые буйные его периоды был в нем некий покой, тяга к самосозерцанию, и даже в детстве было понятно, что он вдумчив и заботится обо всем, кроме собственной шкуры.
Повернувшись к ней, он тыльной стороной руки легонько пошлепал ее по коленке:
— Ну, что стряслось, девочка? Выглядишь ты... э-э...
— Ты можешь это сказать.
— Что? Нет, выглядишь ты просто немного усталой, а так ничего. — Он оперся спиной о следующую ступеньку и вздохнул. — Черт, я думаю, все мы устали, ведь правда?
— Я ночевала в мотеле. С Майклом.
— Так. — Взгляд Джимми был устремлен вперед, вдаль.
— Не знаю, Джим, но кажется, я к нему больше не вернусь.
Она заметила, как он переменился в лице, сжал зубы, и внезапно ей показалось, что Джимми известно, о чем она собирается с ним говорить.
— Ты бросила Дейва. — Голос его был тусклым, он по-прежнему разглядывал улицу.
— Да. Он вел себя так... В последнее время он вел себя ненормально. Он стал другим. Он начинает меня пугать.
Теперь Джимми повернулся к ней, и улыбка его была как лед, так что ей даже захотелось смахнуть ее рукой. А в глазах его было что-то от мальчишки, который в дождь лезет на телеграфные столбы.
— Почему бы тебе не рассказать все по порядку? — сказал он. — С того момента, когда Дейв стал вести себя по-другому.
Она спросила:
— Ты что-то знаешь, Джимми?
— Знаю?
— Ты что-то знаешь. Ты не удивился.
Кошмарная улыбка сошла с его лица. Джимми сгорбился, подавшись вперед, и сцепил на коленях руки.
— Я знаю, что утром его забрали в полицию. Знаю, что у него иностранная машина с вмятиной на переднем крыле над дверцей со стороны, противоположной водительской. Знаю, что он объяснил мне, как повредил руку, а полиции объяснил это иначе. И знаю, что он видел Кейти в ту ее последнюю ночь, но не рассказал мне об этом до тех пор, пока его не допросили в полиции. — Он расцепил руки, вытянул пальцы. — Не знаю, что все это значит, но это начинает меня удивлять. Да.
Селесту на мгновение затопила волна жалости к мужу, когда она представила себе, как его допрашивают в полиции и, может быть, он в наручниках и прикован к столу, а в бледное лицо его направляют резкий свет лампы. И тут же вспомнилось, как он накануне вечером перед уходом сунул голову обратно в дверь, как искоса посмотрел на нее пристальным, безумным взглядом, и страх превозмог жалость.
Она глубоко вздохнула — сделала вдох, потом выдох.
— В воскресенье Дейв вернулся в три утра весь измазанный чьей-то чужой кровью.
Выговорилось наконец. Слова вырвались из ее рта и полетели. Сгустившись, они образовали стену перед ней и Джимми, потом над этой стеной вырос потолок, а за ним выросла другая стена, и внезапно они очутились в тесном замкнутом пространстве, в клетушке, возникшей из-за одной-единственной сказанной фразы. Уличный шум замер, ветер стих, и единственное, что осталось, — это запах одеколона Джимми и майское солнце, припекающее каменные ступени возле их ног.
136 
