28 
— Подожди, Никколо, мне знакомо это имя. Я уверен, что уже слышал его, но никак не вспомню когда.
Он выглядел потерянным.
— Вот что происходит, когда стареешь… Я больше ни на что не годен, и мне уже давно пора отправляться в мир иной!
Аннализа обняла его и поцеловала в лоб.
— Ну что вы, дядюшка, не говорите глупостей!
Нежный порыв племянницы позволил старому философу хотя бы на время совладать с собой, но в глазах отразилась охватившая его глубокая грусть.
— Память — это последнее, что остается, когда умирают все прежние идеалы. Что же нас ждет, если и она нас покинет?
Девушка постаралась отвлечь его от тяжелых мыслей.
— Удивительно все-таки, Никколо, что они тебя не убили. Ты ведь можешь их узнать.
— Из меня бы вышел никудышный свидетель. Один был совсем маленький, другой — такого же сложения, как Деограциас… А больше я ничего не знаю.
— Не упрекай себя, — вступил в разговор Фичино. — Ты показал себя более храбрым, чем многие из наших сограждан, окажись они на твоем месте.
— И при этом дал заманить себя в ловушку, как последний дурак!
— Не преувеличивай, — сказал старик, — не всегда удается подчинять события своей воле. Главное, ты остался жив.
Фичино подобрал Макиавелли, когда его родителей убили в Пизе. Ему тогда было всего семь лет. Философ поселил его в своем доме, а спустя несколько лет мальчик смог воспользоваться частными уроками, которые Фичино давал своей племяннице.
Никколо был старше Аннализы на два года, и у него сохранились теплые воспоминания о вечерах, проведенных в Библиотеке Медичи. Сироты сразу же нашли общий язык, потому что оба любили старые пыльные рукописи и сказки про людоедов, пожиравших слишком прекрасных принцев.
Из этого взаимопонимания родилась привязанность, которая простиралась значительно дальше простой дружбы. В глубине души Фичино уже давно надеялся, что однажды Аннализа выйдет замуж за его дорогого Никколо. И он знал, что тогда его счастье будет полным.
— Как всегда, — продолжал он, — vox populi [7] потрудился раззвонить о том, что на тебя напали, так же быстро, как на Египет обрушились тучи саранчи, верно, Чиччо?
Толстощекий юноша притворился оскорбленным, чем, впрочем, никого не ввел в заблуждение. Слегка покраснев, он попытался перевести разговор в другое русло:
— Может, стоит предупредить Малатесту о пропаже рукописи? В конце концов, пока только мы знаем о краже. А вдруг она связана с убийствами?
— Вряд ли это удачная мысль. Слишком мало было тех, кто знал, что книга у меня. Многие сограждане будут возмущены, что я не сумел сберечь бесценный памятник нашей культуры.
— А ведь я вам говорила, дядя, что не стоит хранить ее в этой комнате. Вам бы следовало быть более осмотрительным!
— Понимаешь, Аннализа… Я не мог отказаться от удовольствия иметь ее всегда под рукой. Я согрешил чревоугодием, как сказал бы этот славный Савонарола. Он так заботится о чистоте наших душ, что был бы весьма недоволен мной.
— Прошлое не воротишь, — сказал Макиавелли. — А лучший способ вернуть книгу — найти, что связывает эти три дела. Возможно, так нам удастся еще и понять, почему убийцы меня отпустили.
Марко, у которого по подбородку тек суп, сказал, морщась:
— Что-то не верится, чтобы это было так просто. Как мы станем разыскивать этот клочок бумаги?
— Не смей так говорить о рукописи Данте! — прикрикнула на него Аннализа. — Разве Джироламо не учил тебя уважать нашего величайшего поэта?
— Для него единственная поэзия — это звук ножа, когда тот скользит по берцовой кости, чтобы отделить ее от тела. Но еще хуже, когда Деограциас читает стихи наизусть.
Врач сделал вид, что обиделся, но тут же улыбнулся, довольный тем, что мальчишке удалось всех развеселить. Он воспользовался этим поворотом в разговоре, чтобы расспросить Терезу.
— Имя Рафаэлло дель Гарбо тебе о чем-то говорит? По словам Малатесты, он был завсегдатаем таверн. А поскольку твоя лучше всех в городе, я думаю, ты могла бы нам помочь.
Зардевшись от таких похвал, толстуха задумалась.
— Подожди-ка, ты сказал, дель Гарбо? Имя мне незнакомо, но ко мне каждый вечер заходит один художник. Довольно тщедушный парень, невысокий такой?
— По тому, что оставалось от тела, когда оно попало ко мне, я не могу судить о его телосложении, — вздохнул Корбинелли. — Во всяком случае, крупным его не назовешь.
28 
