Глава 1

Она бежала, бежала, задыхаясь и крича, как в страшном сне, только на этот раз то не был сон, хотя огненные вспышки, оседавшие на землю медленно, как лепестки, и желтый свет, и темные улицы, и оранжевое марево на фоне померкшего неба — все это уже снилось ей раньше.

Страшный взрыв прогрохотал на соседней улице, земля затряслась под ногами, дрожь отдавалась во всем теле — еще немного, и она бы рухнула наземь, лицом в разбитые камни, беспомощно разбросав ноги. Удалось сохранить равновесие, оттолкнувшись обеими руками от низкой кирпичной стены, и вновь послышалось эхо ее торопливых шагов. Завидев пожарную машину возле того дома, она ускорила бег. Из брюха машины вызмеивались все новые шланги, присоединяясь к тем, что спутанным клубком спагетти лежали на стеклянно-черном асфальте, все больше воды проливалось на заднюю часть дома, который был уже не домом — лишь уцелевшей половиной. Стену полностью снесло взрывом, роскошный рояль двумя ножками завис над разверзшейся бездной, крышка его распахнулась, словно рояль облизывался от невыносимого жара; пламя пожирало струны, рвало их одну за другой, скручивало в мертвую, черную спираль.

Она стояла, прижав ладони к ушам, не впуская в себя жуткий гул разрушения. Но глаза и рот невольно раскрылись при виде того, как задняя часть дома неторопливо обрушилась в соседский сад и обнажилась кухня — противоестественно мирная, совсем не задетая взрывом. Шипение выползавшего из разорванных труб газа вдруг прорвалось огненным валом, прокатилось по улице, сшибая спасателей с ног. В кухне осталась лежать неподвижная фигурка в горящей одежде.

Подбежав к невысокой ограде дома, она закричала в раскаленный жар погибающего дома:

— Папа! Папочка!

Пожарник обхватил ее сзади, грубо поволок прочь и швырнул в объятия патрульного, попытавшегося было удержать девушку, но та вырвалась как раз в тот момент, когда рояль, — на котором два лишь часа тому назад она играла ему! — рояль рухнул-таки в бездну, испустив последний нестройный аккорд, и ей показалось: что-то порвалось в ее легких, лопнуло в ее груди. Нотные листы вспыхнули и сгорели, музыка исчезла, а он — он лежал ничком у подножия огненного вала, который спасатели поливали из множества рукавов, но кровавая стена, шипя и отплевываясь, не собиралась сдаваться.

Снова громкий треск — обрушилась крыша, оконные рамы, как были, целиком, посыпались на улицу, точно выбитые зубы. Крыша совпала с полом, рассыпалась по асфальту черепица. Мгновение передышки, и крыша, пробив пол, полетела этажом ниже, гигантским пыльным облаком накрыла рояль, загасив огненную музыку, раздавив изогнутый хребет инструмента, и увлекла его вместе с собой промеж огненных столпов балок на первый этаж, прямо в стеклянную дверь веранды.

Патрульный едва успел ухватить девушку, вцепился в ее воротник, а та, извернувшись, укусила его за кисть, да так, что полисмен, крякнув, отдернул руку. Вот дикарка, черноволосая, цыгановатая, ругался он про себя, и все же он обязан был оттащить ее прочь, оттащить бедняжку, не смотреть же ей на то, как отец горит в растворе стеклянных дверей, почти у ее ног.

Примерившись, патрульный сгреб «цыганку», медвежьей хваткой прижал к себе, только ноги забились в воздухе, и вот уже она обмякла, тряпичной куклой поникла у него в руках.

Женщина, бледная как смерть, подбежала к патрульному и крикнула, что это ее дочь, и страж порядка несколько смешался, поскольку он видел, как горит человек, которого девушка звала отцом, и знал, что жена этого человека лежит мертвая в кухне.

— Там, в доме, ее отец. Она звала его.

  1