2 
Мои тетки навещали нас время от времени. Мама называла их борзыми, она говорила, что они беспрестанно обнюхивают весь дом, все ли содержится в чистоте. Впервые, когда я их увидела, мне было три года, и я расплакалась, протестуя, что это не собаки, а просто две старые женщины. Тетя Каролина никогда не простила этого моей матери, что было свойственно ей, но никогда не простила и меня, что, в общем-то, было менее объяснимо.
Итак, мое детство прошло в этом удивительном городе, который был для меня домом. Я помню прогулки вдоль реки, рассказы отца про римлян, построивших здесь поселение, и про датчан, которые сожгли его годы спустя. Меня волновали потоки людей на улицах, ученые мужи в пурпурных мантиях и студенты в белых галстуках, легкий шум шагов прокторов, этих особых университетских надзирателей, с бульдогами на ночных улицах. Прижимаясь к руке отца, я шла с ним от Корнмаркета к самому сердцу города. Иногда мы втроем отправлялись на пикник за город, в луга, но мне всегда больше нравилось быть с кем-нибудь вдвоем, тогда я могла рассчитывать на внимание отца или матери, которым меня обделяли, когда мы были все вместе. На прогулках отец рассказывал мне об Оксфорде, показывал мне Том-Тауэр, большой колокол и шпиль собора, одного из самых старых в Англии.
С мамой все было иначе. Она рассказывала о сосновых лесах и о маленьком замке Шлосс, где прошло ее детство. Она говорила мне о рождественских праздниках и как они отправлялись в лес за деревьями, чтобы украсить дом, и как в Рыцарском зале, который был в каждом замке, большом или маленьком, в канун Рождества устраивались танцы, и танцоры пели псалмы. Я любила слушать, как мама поет Шталле нахт, хайлиге нахт («Тихая ночь, святая ночь...» – рождественский псалом), и тогда ее старый дом в лесу казался мне заколдованным местом. Мне хотелось знать, тоскует ли она по дому, и когда я спросила об этом однажды и увидела улыбку на ее лице, я поняла, какой глубокой была ее любовь к отцу. Я думаю, именно тогда я сказала себе, что в один прекрасный день в моей жизни появится некто, кто станет для меня таким же дорогим, как мой отец для нее. Мне казалось, что такая глубокая, непоколебимая преданность дается в удел каждому. Возможно, поэтому я стала такой легкой жертвой. Эта история моих родителей служит оправданием того, что я ожидала найти в лесу такое же наваждение и верила, что другие мужчины так же чутки и добры, как мой отец. Но мой возлюбленный был иным. Мне следовало распознать его. Да, он был страстным, не терпящим сопротивления, подавляющим. Но – нежным, готовым на самопожертвование? Нет.
Мое детство омрачали только посещения моих теток, а позднее – необходимость отъезда в школу. Затем наступали каникулы и возвращение в чудесный город, который, кажется, никогда не менялся. И действительно, говорил мой отец, он оставался прежним сотни лет, и в этом было его очарование.
Из того времени мне вспоминается удивительное чувство безопасности. Мне никогда не приходило в голову, что что-то может измениться. Я всегда буду гулять с отцом и слушать его рассказы о студенческих днях. Он говорил о них с гордостью, но без тени сожаления. Я любила слушать его, когда он рассказывая с благоговением об учебе в Боллиоле; мне казалось, что я так же, как он, знаю этот колледж, и я понимала его планы провести всю жизнь в его стенах. Он с гордостью рассказывал мне о выдающихся личностях, учившихся в колледже. Мама говорила о своем детстве и пела мне песни, подбирая слова к любимым мною мелодиям Шуберта и Шумана. Она делала маленькие зарисовки леса, и мне казалось, что они обладают колдовским воздействием. Мама рассказывала мне истории о троллях и дровосеках, старые легенды, дошедшие от дохристианских времен, когда люди верили в богов Севера: Одина, Отца всех людей, Тора с молотом и прекрасную богиню Фрейю, в честь которой один из дней назвали Фраейтагом (пятница – нем.). Странное очарование открывалось для меня в ее словах.
Иногда она рассказывала о Даменштифте в сосновом бору, где ее обучали монахини; временами она переходила на немецкий, и постепенно я неплохо стала говорить на этом языке, хотя никогда не считала себя двуязычной.
Самой заветной ее мечтой было послать меня на учебу в это заведение, где она была так счастлива. «Тебе там очень понравится, – говорила она мне, – высоко в горах, покрытых соснами. Горный воздух укрепит твое здоровье, а по утрам летом ты будешь завтракать на открытом воздухе – запивать ржаной хлеб свежим молоком. Это так вкусно Монахини будут добры к тебе. Они научат тебя быть счастливой и много трудиться. Я всегда хотела, чтобы ты этому научилась».
2 
