211 
Единственным способом не грохнуться в обморок было сосредоточиться на чем-то помимо моих собственных, бегущих по кругу мыслей. Поэтому я сконцентрировала внимание на долгих звонках, несущихся из малой гостиной. Когда звонки прекратились, я переключилась на предмет, который мать по-прежнему прижимала к щеке. И увидела, что это старый крикетный мяч.
Лицо матери сморщилось, рука затряслась.
— Я не знала, — повторила она, не отнимая от лица истрепанного кожаного мячика. — Не знала.
Она прошла мимо меня, как мимо пустого места. Прошла по коридору в малую гостиную. Я медленно последовала за ней и нашла ее у окна — мать билась головой о стекло. С каждым ударом она увеличивала силу и при каждом ударе повторяла имя Флеминга.
Меня парализовали страх, ужас и собственная беспомощность. Что делать? К кому обратиться? Как помочь? Я даже не могла спуститься в кухню и что-нибудь приготовить, хотя она, несомненно, нуждалась в еде. Потому что, приготовив, я не смогла бы принести еду в комнату, но даже если и смогла бы, я побоялась оставить ее одну.
Телефон зазвонил снова. И мать тут же увеличила силу ударов. Я почувствовала начинающиеся в ногах судороги. Ощутила, как ослабли руки. Мне нужно было сесть. Мне хотелось убежать.
Я добралась до телефона, сняла трубку, положила ее и, сразу же сняв опять, набрала номер на барже. Я молилась, чтобы, привезя меня сюда, Крис отправился домой. Мать продолжала биться головой об окно. Дребезжали стекла. Когда на том конце раздался первый гудок, треснуло первое стекло.
— Мама! — крикнула я, когда она увеличила и силу и частоту ударов.
Услышав голос Криса, я сказала: «Приезжай. Скорее», и бросила трубку, прежде чем он успел ответить. Стекло разбилось. Посыпались осколки. Я подошла к матери. Она порезала лоб, но, похоже, не сознавала, что кровь стекает в уголок глаза, а оттуда по щеке — как слезы мученицы. Я взяла ее за руку, мягко потянула и сказала:
— Мама. Это Оливия. Я здесь. Сядь.
— Кен, — только и вымолвила она.
— Ты не можешь так с собой поступать. Ради бога. Пожалуйста.
Разбилось второе стекло. Посыпались осколки. Увидев, как заструилась кровь из новых порезов, я рванула мать к себе.
— Прекрати!
Она вырвалась и вернулась к окну. И продолжала биться о стекло.
— Черт бы тебя побрал! — завопила я. — Прекрати! Сейчас же!
Я попыталась подобраться к ней поближе, схватила за руки. Нащупала крикетный мяч, отобрала и отбросила в сторону. Он закатился в угол, под вазу на подставке. Тогда мать обернулась. Проследила, куда упал мяч. Прижала руку тыльной стороной ко лбу, отняла, увидела кровь. И тогда она заплакала.
— Я не знала, что ты был там. Помоги мне. Милый мой. Я не знала, что ты был там.
Я, как могла, довела ее до честерфилдского дивана. Она свернулась в уголочке, положив голову на подлокотник, и кровь капала на старинную кружевную салфетку на нем. Я беспомощно смотрела на мать. Кровь. Слезы. Я потащилась в столовую, где нашла графин с шерри. Налила себе, выпила одним махом, налила вторую порцию, выпила. Налив третью, зажала стакан в кулаке и, не сводя с него глаз, чтобы не расплескать, вернулась к матери.
— Выпей это, — сказала я. — Мама, послушай меня. Выпей это. Тебе придется взять стакан, потому что у меня не настолько хорошо действуют руки, чтобы держать его. Ты слышишь меня, мама? Это херес. Нужно его выпить.
Она замолчала. Уставилась на серебристую пряжку моего ремня. Я протянула ей стакан.
— Пожалуйста, — взмолилась я. — Мама, — попросила я. — Возьми.
Она моргнула. Я поставила херес на ломберный столик рядом с ней. Промокнула лоб диванной салфеткой. Порезы оказались неглубокими. Кровоточил, кажется, только один. Я прижала к нему кружево, и в этот момент в дверь позвонили.
Крис взялся за дело с присущей ему компетентностью. Бросил один взгляд на мать, растер ей руки и держал стакан у рта, пока она не выпила все до дна.
— Ей нужен врач, — сказал он.
— Нет! — Я не представляла, что она наговорит, какой вывод сделает врач, что случится дальше.
Я сбавила тон. — Мы справимся сами. У нее шок. Нужно, чтобы она поела. Потом нужно уложить ее в постель.
Мать пошевелилась. Подняла руку, посмотрела на запястье, испачканное кровью, которая, подсохнув, по цвету напоминала отсыревшую ржавчину.
— О, — произнесла мать. — Порезалась. — И начала слизывать кровь.
— Ты можешь соорудить что-нибудь поесть? — спросила я Криса.
211 
