очень нудно 
27 
— Но в чем тогда дело? Какие проблемы?
— Да плитка...
— Плитка? Какая, к черту, разница, какая плитка, главное, чтоб была дешевая!
— Она дешевая... И мы условились, что они выложат еще и стену на кухне за плитой...
Лоренцини посторонился, давая инспектору пройти в новую яркую ванную. Увидев ее, тот буквально взорвался.
— Розовая?! — Капитан Маэстренжело не имел привычки взрываться, но инспектор легко мог представить себе лицо капитана на другом конце линии — лицо, потемневшее от гнева. — Розовая?
— Да.
— И вы утверждаете, что никто не обратил внимания?
— Они сначала клали плитку на полу в туалете. А когда закончили, перебрались в ванную. Никто туда не заходил.
— Да что за ерунда, ваши люди носили из ванной воду в ведрах, вы сами мне рассказывали!
— Нет, из кухни. Так проще.
— Но вы сказали, что кухня тоже розовая!
— Только одна стена, и они выложили ее сегодня утром, в последнюю очередь.
— И как они это объяснили?
— Никак. В смету они уложились. Никто ничего не оговаривал, только чтобы кафель был самый дешевый. Это плитка второго сорта, оптовая партия.
— Битая то есть?
— Нет, на вид целая.
— А также розовая! Какого оттенка? Бледного? Спокойного?
— Нет...
— О боже... Придется доложить генералу.
— Придется.
— Это никуда не годится, совсем никуда не годится!
— Никуда.
Звонили колокола. Теплый аромат лавров наполнял утренний воздух, вливавшийся в открытое окно. Какую бы проблему ни предстояло решить, воскресное утро было самое лучшее время для этого. Маленькие колокольчики тоненько звенели о тихих улочках, где сегодня работали только бары-кондитерские, продающие свежую выпечку, где вам всегда готовы завернуть яблочный пирог с глазурью в яркую бумагу, перевязать его золотой лентой — для воскресного обеда у бабушки после мессы. Колокола главного собора вещали о толпе, где смешались одетые по-праздничному прихожане и туристы с голыми красными плечами, увешанные камерами. Запахи ладана, крема от загара, воска, хот-догов, духов и пиццы. Криминальное братство, наверное, сегодня отсыпалось, и стол инспектора был так же чист, как его совесть.
Как бишь ее звали? Опять пришлось заглядывать в записную книжку. Акико. Лапо не знал ее фамилии. Инспектор пробежал глазами свои каракули. Красивая, как японская кукла, умная, недотрога. Отказалась от семьи, материального благополучия и, наверное, от друзей. Выбрала свой собственный путь. Самостоятельная девчонка-сорванец. Хотела работать руками. И потому... — Он закрыл записную книжку, — оказалась на левом берегу Арно среди флорентийских ремесленников, на крохотной площади без названия. На днях Лапо поведал ему об одном странном совпадении: один из местных переулочков когда-то был известен как Японский уголок, но это было пятьсот лет назад, и никто уже, кажется, не помнил, почему в те времена там жило так много японцев.
Иногда она ходила к Лапо, чтобы нормально поесть, но чаще всего, особенно если шел дождь, перекусывала за своим верстаком, болтая по-японски с Иссино, или, в хорошую погоду, прихватив бутерброд, отправлялась прогуляться по улицам. Инспектор поймал себя на том, что почему-то второго подмастерья он заранее освобождает от всякой ответственности за происшествие с японской девушкой. Он выглядел таким... зажатым, таким правильным, невинным. Но так не годится. Тут не должно быть никаких национальных предпочтений. Нужно расследовать его действия, как и действия Перуцци. Да, вот в чем трудность! Перуцци вызывает у него те же чувства. Чутье подсказывало ему, что Перуцци можно поставить в вину только его вспыльчивость и привычку выставлять людей из магазина, отказываясь продавать им обувь, если они ему чем-то не понравились. Что ж, его можно понять. А вот понять историю девушки... Он снова и снова мысленно к ней возвращался. Эта ее сестра, которую выдали замуж по сговору родителей... Акико не желала разделить участь сестры, ей понравилось здесь, и она хотела вырваться из семейных пут... Так почему нет? Да, почему бы и нет? Потому что здесь что-то не так. Что-то не сходится. Он пока не может ухватить эту неувязку, потому что его сбивают с толку национальные различия. Но жадность, эгоизм, ревность национальных различий не имеют. Миром правят секс и деньги, деньги и секс.
— Нет, нет! — вдруг произнес он вслух, встал, подошел к карте и ткнул пальцем в маленькую безымянную площадь. Затем перешел к окну и продолжил свои размышления.
27 
