очень нудно 
107 
Подсудимый недоверчиво хмыкнул. Последние лет четыреста он плохо себе представлял, как можно быть умным в семнадцать.
Судья сделал небольшую паузу и строго посмотрел на разговорчивого стражника, который немедленно замолк и вытянулся по струнке. А подсудимый впервые за те самые четыреста лет усомнился в правильности своих представлений.
Прозрачные как лед глаза малолетнего судьи смотрели на мир с холодным равнодушием умудренного жизнью старца, познавшего всему цену и убедившегося в тщете всего сущего. Не бывает такого, решил Казак и попытался заглянуть глубже. Не могут семнадцатилетние мальчишки так смотреть, это маска, притворство, старый маг в личине, что угодно, только не то, что ему сказали!
Все же это был настоящий молодой парнишка, и его равнодушие действительно оказалось не совсем искренним. Хотя ни враждебности, ни сочувствия к судящимся сторонам даже не мелькало в судейском сердце, под маской полного безразличия пряталось неукротимое детское любопытство. Как раз такое, как и положено мальчишкам его возраста.
Казак приложил максимум усилий, чтобы превратить слушание дела в помесь политического митинга с ярмарочным балаганом. От адвоката он отказался, заявив, что будет защищать себя сам, и теперь об этом весьма сожалел. С адвокатом вышло бы еще веселее. Зато и прокурору, и потерпевшим, и всей судебной системе довелось прочувствовать всю остроту языка подсудимого.
По-прежнему бесстрастный мальчик-судья постоянно тряс несчастным колокольчиком, требуя порядка в зале. Похоже, он был единственным, кто относился к этому цирку серьезно и хотел, чтобы все происходило как подобает. Только вот его представления о подобающем резко расходились с мнением подсудимого.
Казак уже из спортивного интереса попытался втянуть жутко умного принца в дискуссию, но тот оказался редкостным занудой и на каждую реплику выдавал долгое и обстоятельное разъяснение неправоты оппонента. Когда же он заявил, что закон беспристрастен и за убийство следует отвечать независимо от политических убеждений, подсудимый не выдержал:
– И как надо понимать такой закон, который для каждого сословия разный? Который одним людям дает привилегии, а других лишает прав? И позволяет решать вопросы жизни и смерти сопляку, который, поди, и девок-то еще не трахал, да и вряд ли со своего кресла достает ногами до пола, но зато, видите ли, королевских кровей!
Вот тут он попал. Впервые за три часа заседания непробиваемая броня судейского равнодушия дала трещину. На краткий миг, почти неуловимый обычным человеческим глазом, дрогнуло это каменное изваяние. Дернулись губы, сжимаясь в ровную тонкую линию, мелькнула в глазах детская обида на вредного дядьку, и тут же все исчезло, будто рябь по озеру пробежала.
А потом малолетний паршивец, не говоря ни слова, одним движением свел на нет весь эффект от выступления оппонента.
Он встал.
Черта лысого кто-то в зале заметил это полусекундное замешательство, и вряд ли кто-то знает точно, как там у его высочества с девками, зато все воочию увидели, что уж до пола-то он точно достает. И что языкастый подсудимый глупость спорол. Кто ж знал, что этот долговязый юнец настолько сильно сутулится, когда сидит…
– За оскорбление суда подсудимый удаляется из зала и лишается последнего слова, – невозмутимо объявил судья, как будто вставал только для этого. – Конвой, уведите подсудимого.
– А как же вы меня без меня судить будете? – уже откровенно насмехаясь, поинтересовался Казак.
– У меня больше нет к вам вопросов. Последнего слова вы лишены. Ваше присутствие в зале больше не требуется. А приговор вам зачитают в камере. Я даже сделаю это лично.
– И не побоишься? – съехидничал неисправимый нарушитель порядка.
– Я не умею бояться. Всего хорошего.
По дороге в камеру конвоиры посмеялись над попытками Казака переспорить занудного судью и подтвердили, что парень действительно не умеет бояться. И можно не сомневаться, что придет, как обещал. Даже охрану с собой не возьмет.
– А то я сомневался, – ухмыльнулся в ответ Казак – Он не первый. И не последний.
Как он и ожидал, судья пришел один. Добросовестно зачитал приговор, изложил права осужденного, великодушно разрешил обжаловать в высшей инстанции и честно добавил:
– Но это вам ничего не даст. Верховный судья будет еще более пристрастен, чем прокурор.
– А ты, значит, нет? – не удержался от колкости осужденный.
107 
