181 
И он вновь и вновь повторял:
— Здесь есть что-то, что ускользает от меня! Вот преступление, которое ничего не дает, а только делает меня ненавистным!
Около одиннадцати адмирал Трюге, совершенно ничего не знающий о роковом событии, прибыл в Мальмезон, чтобы отчитаться перед первым консулом о порученном ему деле организовать в Бресте флот. Не допущенный к Бонапарту в кабинет, где тот беседовал с Савари, он зашел в гостиную и обнаружил утопающую в слезах и отчаявшуюся г-жу Бонапарт. Она только что узнала о казни принца и не смогла скрыть страх, который вызывали у нее предполагаемые последствия этой ужасной катастрофы.
Самого адмирала, который неожиданно узнал эту новость, охватило беспокойство, увеличившееся, когда ему сообщили, что первый консул готов его принять.
Чтобы попасть из гостиной в кабинет, он должен был пройти через столовую, где завтракали адъютанты; они пригласили его за стол. Но адмирал не чувствовал голода; он молча, поскольку не мог произнести ни слова, показал им портфель с бумагами, давая понять, что спешит.
Войдя к Бонапарту, он с усилием выдавил из себя:
— Гражданин первый консул, я прибыл предъявить вам отчет о брестском флоте, который вы поручили мне сформировать.
— Благодарю, — бросил Бонапарт, продолжая ходить по комнате. Неожиданно остановившись, он произнес: — Ну вот, Трюге, одним Бурбоном стало меньше.
— Вот как! — сказал Трюге. — Не умер ли случайно Людовик XVIII?
— Нет. Если бы это! — нервно ответил Бонапарт. — Я велел арестовать герцога Энгиенского и привезти его в Париж. Сегодня в шесть часов утра его расстреляли в Венсене.
— Но какова была цель столь жестокого поступка? — спросил Трюге.
— Право, — ответил Бонапарт, — настало время положить конец многочисленным покушениям на мою жизнь; теперь уже больше не скажут, что я хотел сыграть роль Монка.
Через два дня после катастрофы Бурьен, беспокоясь о состоянии, в котором находилась г-жа Бонапарт, отправил нарочного с вопросом, может ли она его принять.
Нарочный вернулся с положительным ответом.
Бурьен поспешил в Мальмезои и сразу прошел в будуар, где были Жозефина, г-жа Луи Бонапарт и г-жа де Ремюза.
Все трое пребывали в отчаянии.
— Ах, Бурьен! — воскликнула г-жа Бонапарт, увидев его, — какое ужасное несчастье! Знали бы вы, каким он стал с некоторых пор! Он избегает людей, он боится всех. Кто мог внушить ему сделать такое?
Бурьен, узнавший все детали казни от Ареля, рассказал ей о них.
— Какая жестокость! — вскричала Жозефина. — Но хотя бы не смогут сказать, что это моя вина, ведь я пыталась сделать все, чтобы отговорить его от этого жуткого замысла; он не рассказал мне о нем, но я догадалась. Но вы же знаете, с какой жестокостью он отвергал мои мольбы! Я пришла к нему, бросилась на колени. «Занимайтесь тем, что вас касается, — гневно закричал он на меня. — Это совсем не женское дело, оставьте меня!» И он оттолкнул меня так грубо, как никогда не позволял себе со времен египетской кампании. Что теперь скажут в Париже? Уверена, его все будут проклинать, ведь даже здешние льстецы потрясены случившимся. Вы знаете, каков он, когда недоволен собой и старается, чтобы весь мир это увидел. Никто не осмеливается говорить с ним, все вокруг мрачнеет. Вот локон волос и золотое кольцо принца, которые он, бедняга, просил меня отослать дорогой для него особе. Лейтенант, которому он их отдал, доверил их Савари, а Савари привез мне. Савари плакал, рассказывая мне о последних минутах принца, стыдясь себя самого: «Ах, сударыня! — говорил он, вытирая слезы. — Невозможно быть свидетелем смерти такого человека, не испытывая волнения»[161].
Г-н де Шатобриан, еще не отправившийся послом в Вале, шел по саду Тюильри, когда услышал голоса мужчины и женщины, оглашавших официальную новость. Прохожие тут же останавливались в оцепенении, пораженные словами: «Вердикт специального военного суда, заседавшего в Венсенском дворце, приговорившего к смертной казни Людовика· Антуана-Генриха де Бурбона, герцога Энгиенского, рожденного 2 августа 1772 года в Шантийи». Их крик обрушился на него как гром среди ясного неба, на мгновение он так же оцепенел, как другие.
Вернувшись домой, он сел за стол, написал прошение об отставке и в тот же день отправил его Бонапарту.
Первый консул, узнав руку Шатобриана на конверте, несколько раз повертел письмо в руках, не открывая его.
181 
