очень нудно 
31 
— Выигрыш забираю.
— Так ведь я не открыл.
— Дама старше всех.
— Не-а.
— Чё «не-а»?
— Я еще не открыл. — Он положил на стол последнюю карту. Крестовый король. — Во как.
Драган замахал руками:
— Какого черта? Король-то, блин, вышел уже!
— Я в курсе. Но вот тебе еще один.
— Блин, да не может у тебя быть два крестовых короля!
— Может, не может. Сам видишь.
Малосрочник схватил руки Драгана, оттолкнул от кона.
— Спички мои. Моя карта старше всех. Вы теперь мои должники, девки.
Он громко расхохотался и хлопнул по столу. Вертухаи в дежурке, три хмыря, которые почти всю смену болтали друг с другом, обернулись на звук, увидели, как Малосрочник подбросил к потолку кучку спичек, а потом попытался поймать их ртом, и снова отвернулись.
Хильдинг шел по коридору, возвращаясь из туалета. Двигался осторожно, уже бодрее, чем раньше, держал в руке бумажку.
— Хильдинг-Задиринг, мать твою, как думаешь, кто сорвал банк? Ну-ка, угадай, Хильдинг-Задиринг, как думаешь, кто тут сидит и ждет тысячекроновые купюры?
Хильдинг не слушал, он протягивал Малосрочнику бумажку.
— Слышь, Срочник, прочти-ка. Письмо. Милан получил сегодня. Дал мне его в сортире. Сказал, чтоб я показал тебе. Оно от Бранко.
Малосрочник собрал спички, сложил в пустой коробок.
— Заткнись, свиненок! На хрена мне читать чужие письма?
— Я считаю, не помешает. И Бранко так думает.
Он отдал бумажку Малосрочнику. Тот долго пялился на нее, вертел в руках, норовил вернуть Хильдингу.
— Нет.
— Достаточно прочесть конец. Вот отсюда.
Хильдинг указал на четвертую строчку снизу. Малосрочник проследил за его грязным пальцем.
— Я… — Он откашлялся. — Я намерен… — Он снова откашлялся. — Я надеюсь…
Малосрочник потер глаза и опять протянул письмо Хильдингу:
— Свиненок, вижу я плохо, чертовски щиплет. Прочти ты.
Хильдинг стал читать, а Малосрочник усердно тер глаза.
— «Надеюсь, мы сможем избежать лишних недоразумений. Йохум Ланг мой друг. Вот вам добрый совет: любите его».
Малосрочник слушал. Молча.
— Подписано: Бранко Миодраг. Почерк знакомый.
Малосрочник взял письмо, глянул на чернильный росчерк подписи. Юги. Вонючие юги. Он скомкал слова, предложения, вместе с коробком спичек швырнул на пол, растоптал. Затем настороженно обвел взглядом коридор, камеры, посмотрел на Хильдинга, медленно качавшего головой, на Сконе, на Драгана, на Бекира, они тоже долго качали головой. Нагнулся, хотел поднять бумажку с черными следами башмаков, как вдруг поодаль открылась дверь. Йохум будто стоял за дверью и ждал. Вышел из камеры, подошел к нагнувшемуся Малосрочнику. Тот встал, повернулся к Йохуму.
— Блин, Йохум, тебе незачем показывать мне бумаги. Блин, ты же понимаешь, мы просто оттягивались.
Йохум, не глядя на него, прошел мимо, ответил почти шепотом, но услышали все, в тишине шепот был криком.
— Получил письма, чавон?
•
Детский сад назывался «Голубка». Так его назвали в самом начале. Давным-давно. Толком не поймешь почему. Голубей там никаких не было. Во всей округе ни одного. Голуби как символы любви? Голуби как символы мира, сиречь что-то житейское? Кто знает? Никого из тех, кто работал с первого дня, уже не осталось. Одна пожилая чиновница из социального ведомства работала с той поры, и ей задавали этот вопрос, но она ничего сказать не могла, хотя присутствовала на открытии и отлично все помнила, это же был первый современный детский сад в Стренгнесе, но она представления не имела, почему выбрали такое название.
Послеобеденное время, без малого четыре, большинство из двадцати шести детей «Голубки» сидели в доме, лишь некоторые вышли на улицу. Гнетущий зной на солнце, обычно в это время детей выводили на воздух, однако через несколько недель жара в незащищенном дворе победила, температура, достигавшая тридцати градусов в тени, стала для детей невыносимой, ведь на открытой игровой площадке она возрастала еще градусов на пятнадцать.
Мари вышла на воздух. Ей надоело играть в индейцев, надоела краска на лице, тем более что другие ребята не очень-то умели раскрашивать, все до одного. Знай малевали то коричневые, то синие полоски, а ей хотелось красных колечек, но никто вообще не хотел рисовать колечки, почему — непонятно, она даже хотела стукнуть Давида, когда он отказался, но вспомнила, что он ее лучший друг, а лучших друзей не бьют. Она переобулась и вышла во двор, хотела покататься на желтенькой педальной машинке, которая сейчас стояла без дела.
31 
