5 
— Старик брюхо набивает, — объяснил он.
— Значит, он не совсем пропащий, — задумчиво произнесла Камилла, глядя в глазок видоискателя.
— Это я ему мясо подложил, — с виноватым видом признался Лоуренс.
Не отрываясь от камеры, Камилла провела рукой по светлым волосам канадца.
— Лоуренс, здесь кое-что происходит, люди волнуются. Готовься, тебе придется защищать волков.
По обыкновению обходясь без слов, Лоуренс посмотрел на нее, вопросительно вздернув подбородок.
— Во вторник в Вантбрюне нашли четырех зарезанных Овец, а вчера утром в Пьерфоре — еще девять, растерзанных в клочья.
— Господи, — вздохнул Лоуренс. — Вот дерьмо-то. Bullshit.
— Они в первый раз осмелились спуститься так низко.
— Их стало больше.
— Знаю, Жюльен мне сказал. О волках говорили в новостях, теперь это обсуждает вся страна. Животноводы заявили, что если и дальше так пойдет, то скоро и итальянские волки распробуют овечье мясо.
— God, — снова вздохнул Лоуренс. — Bullshit.
Он взглянул на часы, выключил камеру и с озабоченным видом двинулся к телевизору, стоящему в углу на большом ящике.
— Но есть и кое-что похуже, — грустно добавила Камилла.
Лоуренс резко обернулся, подняв подбородок и ожидая объяснений.
— Все говорят, что на сей раз, по-видимому, речь идет о звере, не похожем на других.
— Не похожем на других?
— Да, этот отличается от всех. Он гораздо крупнее. Необычайной силы, и челюсти огромные. В общем, таких еще не встречали. Просто чудовище.
— Ерунда какая-то.
— Так они говорят.
Лоуренс тряхнул головой, откинув назад светлые волосы. Он был потрясен.
— Твоя страна, — произнес он, немного помолчав, — гиблое место, отсталый край, населенный старыми придурками.
Канадец уставился в экран и принялся переключать каналы, ища какой-нибудь выпуск новостей. Камилла опустилась на пол, скрестила ноги, обутые в сапоги, и прислонилась спиной к коленям Лоуренса. Она сидела неподвижно, кусая губы. Волкам скоро придется несладко, и старику Августу тоже.
IV
В субботу и воскресенье Лоуренс прилежно просматривал всю центральную и местную прессу, отыскивая информацию о волках, да еще наведался в кафе, расположенное в нижнем конце деревни.
— Не ходи туда, — уговаривала его Камилла. — Они будут тебя доставать.
— Why? Почему? — раздраженно поинтересовался Лоуренс. Он всегда сердился, когда ему было неспокойно. — Это же и их волки тоже.
— Это не их волки. Это волки, с которыми возятся парижане, это злые духи, истребляющие их стада.
— Я-то не парижанин.
— Ты занимаешься волками.
— Я занимаюсь гризли. Гризли — моя основная работа.
— А как же Август?
— Это другое дело. Стариков надо уважать, а слабым помогать. У него никого, кроме меня.
Лоуренс не обладал ораторскими способностями и предпочитал обходиться жестами, улыбками или гримасами, как принято у опытных охотников и ныряльщиков: и те и другие вынуждены общаться беззвучно. Построить правильную фразу было для него настоящей пыткой, чаще всего он ограничивался более или менее понятными, но не слишком связными обрывками, лелея надежду, что какая-нибудь добрая душа закончит за него этот тяжкий труд. Может, он стремился скрыться в ледяных просторах, чтобы не слышать людской болтовни, может, наоборот, продолжительное пребывание в арктической пустыне отбило у него желание выражать мысли вслух, а из-за особенностей работы речевой аппарат сам собой разладился; во всяком случае, парень говорил очень мало, низко опуская голову и заслоняясь от собеседника падающей на лоб длинной прядью светлых волос.
Камилла, любившая транжирить слова не считая, с трудом привыкла к такому экономному способу общения. Впрочем, когда привыкла, почувствовала облегчение. Она слишком много говорила в последние годы, и разве ей это что-нибудь дало, кроме отвращения к себе самой? Вот почему молчание и сдержанные улыбки канадца неожиданно погрузили ее в состояние покоя и избавили от многих старых привычек, две из которых — рассуждать и кому-то что-то доказывать, — безусловно, были крайне вредными. Камилла не могла окончательно расстаться с увлекательным миром слов, но хотя бы заставила бездействовать ту значительную часть своего мозга, что прежде отвечала за убеждение других людей. Теперь этот аппарат доказательств тихо ржавел в дальнем уголке ее черепной коробки — усталое чудовище, никому не нужное, теряющее детали аргументов и обломки метафор. Теперь, рядом с молчаливым парнем, который шел своим путем, не интересовался ничьим мнением и не желал, чтобы кто-то комментировал его жизнь, мозг Камиллы словно проветрился и стал намного легче, как чердак, откуда разом выкинули годами копившийся хлам.
5 
