7

«Une Géneration Perdue»^[12]

Как-то само собой вошло в привычку заходить под конец дня на улицу Флерюс, 27, ради тепла, прекрасных картин и разговора. Зачастую у мисс Стайн не было гостей, она всегда была очень дружелюбна и долгое время относилась ко мне с большой теплотой. Она обожала говорить о людях и местах, о еде и всякой всячине. Когда я возвращался из поездок на политические конференции, или на Ближний Восток, или в Германию, будучи корреспондентом канадской газеты, она просила меня рассказывать о случившихся там забавных происшествиях. Забавные случались всегда, она любила их и любила истории с тем, что у немцев называется юмором висельника. Она не любила слушать о тяжелых и трагических случаях, но этого никто не любит; мне приходилось их видеть, но я о них не рассказывал, если только она сама не выражала желания узнать, что творится в мире. Она желала знать веселую сторону того, что творилось в мире, но отнюдь не все, отнюдь не плохое.

Я был молодой и не мрачный, и даже в самое плохое время всегда происходило что-нибудь смешное или странное, и мисс Стайн любила о таком слушать. А о другом я не говорил, но писал в одиночестве.

Если я приходил на улицу Флерюс не после поездок, а после работы, то иногда затевал разговор с мисс Стайн о книгах. После работы мне необходимо было читать, чтобы отвлечься от мыслей о рассказе, над которым я работал. Если продолжишь думать о нем, упустишь то, о чем писал, и не от чего будет оттолкнуться завтра. Необходима была физическая нагрузка, чтобы устало тело, и очень хорошо соединиться с той, кого любишь. Это было лучше всего. Но потом, когда ты опустошен, необходимо было читать, чтобы не думать и не беспокоиться о работе, пока не усядешься за нее снова. Я уже научился не вычерпывать полностью колодец моего письма, но непременно останавливаться, пока что-то есть еще на дне — и пусть он за ночь вновь наполнится от питающих его ключей.

Чтобы отвлечься от написанного, я иногда читал современных писателей, таких как Олдос Хаксли, Д. Г. Лоуренс, или еще кого-нибудь, кто печатался и его можно было взять в библиотеке Сильвии Бич или найти на набережных.

— Хаксли мертвец, — сказала мисс Стайн. — Почему вы хотите читать мертвеца? Неужели вы не чувствуете, что он мертвец?

Я не чувствовал, что он мертвец, и сказал, что его книги занимательны и отвлекают меня от мыслей.

— Читать надо либо отменно хорошее, либо откровенно плохое.

— Я всю зиму читал отменно хорошие книги, и прошлой зимой читал, и будущей буду читать, а откровенно плохих книжек не люблю.

— Зачем вы читаете эту ерунду? Это напыщенная ерунда, Хемингуэй. Написанная мертвецом.

— Мне интересно, что они пишут, — сказал я. — Чтобы не писать то же самое.

— Кого еще вы сейчас читаете?

— Д. Г. Лоуренса, — сказал я. — Он написал несколько очень хороших рассказов, один под названием «Прусский офицер».

— Я пробовала читать его романы. Он невозможен. Он нелеп и жалок. Он пишет как больной человек.

— Мне понравились «Сыновья и любовники» и «Белый павлин». Этот, пожалуй, меньше, — сказал я. — А «Влюбленных женщин» не смог прочесть.

— Если не хотите читать плохих книг, а хотите читать такие, которые вам не наскучат и в своем роде великолепны, вам надо почитать Мари Беллок Лаундс.

Я никогда о ней не слышал, и мисс Стайн дала мне почитать «Жильца», отличную историю о Джеке Потрошителе, и другой роман — об убийстве где-то под Парижем, судя по всему, в Энгиен-ле-Бэн. Прекрасное чтение после работы, характеры убедительные, действие и ужасы правдоподобны. Когда поработал, ничего лучше и пожелать нельзя, и я прочел всю миссис Беллок Лаундс, какая была в наличии. Правда, книг ее было не так много и все не такие хорошие, как первые две, но ничего лучше для пустых часов дня или ночи я не нашел, пока не появились первые прекрасные книги Сименона.

Думаю, мисс Стайн понравились бы хорошие книги Сименона — первой я прочел «L'Ecluse Numero 1»^[13] или «La Maison du Canal»^[14]. Впрочем, не уверен, потому что мисс Стайн не любила читать по-французски, хотя разговаривать обожала. Первые две книги Сименона мне дала Джанет Фланер. Она любила читать по-французски и читала Сименона, когда он был еще уголовным хроникером.

За три или четыре года, что мы были добрыми друзьями, не припомню, чтобы Гертруда Стайн хорошо отозвалась хотя бы об одном писателе, который не похвалил ее прозу или тем или иным образом не способствовал ее литературной карьере; исключениями были Рональд Фэрбенк и, позже, Скотт Фицджеральд. Когда я с ней познакомился, она восторженно говорила о Шервуде Андерсоне, но не как о писателе, а как о человеке — о его больших теплых итальянских глазах, о его доброте и обаянии. Большие теплые итальянские глаза меня не так волновали, но некоторые его рассказы очень нравились. Они написаны были просто, иногда красиво написаны, он знал людей, о которых пишет, и любил их искренне. Мисс Стайн не хотела говорить о его рассказах, а только о нем как о человеке.

  19