25 
— Для этого масса причин, — сказал Форд. — Но как я его осадил!
Он был абсолютно счастлив. Я никогда не видел Беллока, и, думаю, он нас не видел. У него был вид человека, о чем-то задумавшегося, и он посмотрел на наш стол невидящим взглядом. Меня огорчило, что Форд обошелся с ним грубо: молодой, начинающий писатель, я глубоко уважал Беллока как старшего коллегу. Нынче этого не поймут, но тогда это было в порядке вещей.
Я подумал, что было бы славно, если бы Беллок подошел к столу и я с ним познакомился. День был испорчен обществом Форда, и я подумал, что Беллок мог бы его немного улучшить.
— Зачем вы пьете бренди? — спросил Форд. — Разве вы не знаете, что для молодого писателя пристраститься к бренди — это погибель.
— Я не часто его пью, — сказал я.
Я пытался вспомнить, что говорил мне о Форде Эзра Паунд: что ни в коем случае я не должен быть с ним груб и должен помнить, что он лжет, только когда очень устал, что он на самом деле хороший писатель и пережил тяжелые семейные неприятности. Я очень старался держать это в уме, но реальность грузной пыхтящей неприятной персоны на расстоянии вытянутой руки препятствовала этому. И все же я старался.
— Объясните мне, почему с кем-то не раскланиваются, — попросил я. До сих пор я думал, что так делают только в романах мисс Уида. Я не мог прочесть ни одного ее романа, даже в лыжный сезон в Швейцарии, когда исчерпан был свой запас книг, и дул сырой южный ветер, и были только кем-то брошенные довоенные издания «Таухница». Но какое-то шестое чувство подсказывало мне, что не раскланиваются в ее романах.
— Джентльмен никогда не раскланивается с мерзавцем, — объяснил Форд.
Я глотнул коньяку.
— И с невежей не кланяется?
— Джентльмен не может водить знакомство с невежами.
— Так значит, не кланяются только с равными себе? — не отставал я.
— Естественно.
— А как вообще знакомятся с мерзавцем?
— Вы могли этого не знать, или он мог превратиться в мерзавца.
— Кто такой мерзавец? — спросил я. — Это тот, кого надо отлупить до полусмерти?
— Не обязательно, — сказал Форд.
— А Эзра — джентльмен?
— Нет, конечно, — сказал Форд. — Он американец.
— Американец не может быть джентльменом?
— Может быть, Джон Куинн, — объяснил Форд. — Некоторые ваши послы.
— Майрон Т. Херик?
— Возможно.
— Генри Джеймс был джентльменом?
— Почти.
— А вы джентльмен?
— Разумеется. Я был членом Комиссии его величества.
— Это очень сложно, — сказал я. — А я джентльмен?
— Ни в коем случае, — сказал Форд.
— Почему тогда вы пьете со мной?
— Я пью с вами как с многообещающим молодым писателем. Как с коллегой, в сущности.
— Приятно слышать, — сказал я.
— В Италии вас могли бы считать джентльменом, — великодушно признал он.
— Но я не мерзавец?
— Разумеется, нет, мой милый мальчик. Кто такое мог сказать?
— Могу стать мерзавцем, — грустно сказал я. — Пью коньяк и прочее. Вот что погубило лорда Гарри Хотспера у Троллопа. Скажите, Троллоп — джентльмен?
— Конечно, нет.
— Вы уверены?
— Могут быть разные мнения. Но не у меня.
— А Филдинг? Он был судьей.
— Формально — может быть.
— Марло?
— Разумеется, нет. — Джон Донн?
— Он был священником.
— Очаровательно, — сказал я.
— Рад, что вы заинтересовались, — сказал Форд. — Выпью-ка я коньяку с водой, пока вы здесь.
Форд ушел, стемнело, я сходил к киоску и купил «Пари-спорт компле», итоговый вечерний выпуск с результатами скачек в Отейе и программой на завтра в Энгиене. Официант Эмиль, сменивший Жана, подошел к моему столу посмотреть результаты последнего заезда в Отейе. Потом ко мне подсел близкий друг, редко бывавший в «Лила», и когда он заказывал Эмилю вино, мимо по тротуару прошел тот же худой человек в плаще и его высокая дама. Он скользнул взглядом по столу.
— Это Хилер Беллок, — сказал я. — Тут сидел Форд и демонстративно его не заметил.
— Не будь ослом, — сказал мой друг. — Это Алистер Кроули, чернокнижник. Его называют самым порочным человеком на свете.
— Извини, — сказал я.
10
С Паскиным в кафе «Дом»
Был приятный вечер, я усердно работал весь день и теперь вышел из нашей квартиры в доме 115 по улице Нотр-Дам-де-Шан, прошел через двор со штабелями досок, закрыл дверь, пересек улицу, вошел через заднюю дверь в булочную, фасадом смотревшую на бульвар Монпарнас, и через пекарню, полную теплых хлебных запахов, и магазин вышел на бульвар. Был конец дня, в булочной уже горел свет; в ранних сумерках я прошел по улице и остановился перед террасой ресторана «Негр де Тулуз», где нас ждали к ужину салфетки в красную и белую клетку, продетые в деревянные кольца. Я прочитал меню, напечатанное на мимеографе фиолетовой краской, и увидел, что plat de jour[27] сегодня — casseulet[28]. Название разбудило во мне голод.
25 
