12 
- Продолжайте. Расскажите-ка мне о ее привычках.
- Синьора спит крепким сном до полудня и категорически запрещает ее беспокоить. Потом ее будят. Она заказывает обильный завтрак в номер и говорит по телефону - звонит сама, и ей звонят.
- Что, много звонков?
- Вот посмотрите ее счет за телефон, он просто бесконечный.
- А вы знаете, кому она звонила?
- Можно узнать. Но это потребует времени. Достаточно у себя в номере набрать ноль, и можно звонить хоть в Новую Зеландию.
- А входящие звонки?
- Ну что вам сказать? Телефонистка, когда кто-то звонит, соединяет его с номером. Тут только одна возможность.
- А именно?
- Если кто-то позвонит, когда синьоры нет в гостинице, и назовет себя. В этом случае портье получает специальный бланк, который он кладет в ячейку для ключей.
- Синьора обедает в гостинице?
- Редко. Оно и понятно! Такой плотный завтрак, к тому же поздно… Впрочем, такое случалось. Старший официант однажды рассказал мне, как синьора ведет себя за столом.
- Извините, я что-то не совсем понял.
- Ресторан гостиницы очень популярен. Сюда приходят деловые люди, политики, предприниматели. И все они пытаются с ней заигрывать. Взгляды, улыбочки, приглашения, более или менее откровенные. Самое замечательное, по словам старшего официанта, то, что она не строит из себя оскорбленную невинность, а наоборот, отвечает на авансы… Но когда доходит до сути, этим все и ограничивается. Им остается лишь облизываться.
- В котором часу она обычно выходит после обеда?
- Около четырех. И возвращается за полночь.
- Наверное, у нее в Монтелузе и Вигате много друзей?
- Да уж.
- А прежде случалось, чтобы она не ночевала по нескольку дней?
- Не думаю. Портье бы мне сообщил.
Появились Галло и Галлуццо, размахивая ордером на обыск.
- Какой номер у синьоры Ликальци?
- Сто восемнадцатый.
- У меня ордер.
Директор Пиццотта принял обиженный вид.
- Ну, комиссар! Зачем такие формальности! Достаточно было попросить… Я вас провожу.
- Нет, спасибо, - сухо отрезал Монтальбано.
Физиономия директора Пиццотты из просто обиженной превратилась в смертельно обиженную.
- Сейчас принесу ключи, - сказал он сдержанно.
Вернулся он быстро с ключами и пачкой листков: все предупреждения о поступивших звонках.
- Вот, - сказал он, неизвестно почему протягивая ключи Фацио, а листки - Галло. Резко, по-военному, кивнул головой, повернулся и удалился, прямой, как оловянный солдатик.
В сто восемнадцатом номере стоял неувядаемый аромат «Шанели № 5», на платяном сундуке лежали два чемодана и рюкзак фирмы «Вуиттон». Монтальбано открыл шкаф: пять дорогих платьев, три пары художественно обтрепанных джинсов; в обувном отделении пять пар туфель фирмы «Мальи» на шпильке, три пары спортивных на низком каблуке. Блузки, тоже очень дорогие, аккуратно сложены; нижнее белье, разделенное по цвету, каждый в своем отделении, состояло исключительно из тончайших трусиков.
- Здесь ничего нет, - сказал Фацио, осмотрев оба чемодана и рюкзак.
Галло и Галлуццо, перевернув кровать и матрас, тоже отрицательно покачали головой и начали приводить все в порядок, очевидно, поддавшись общей атмосфере, царившей в номере.
На письменном столике лежали письма, листки с записями, еженедельник и пачка предупреждений о звонках, гораздо более толстая, чем та, которую дал им директор Галло.
- Это все берем с собой, - сказал комиссар, обращаясь к Фацио. - Посмотри еще в ящиках стола, собери все бумаги.
Фацио вытащил из кармана целлофановый пакет, который всегда носил про запас, стал складывать в него бумаги.
Монтальбано пошел в ванную. Все блестит и сверкает, порядок безупречный. На полке губная помада «Идоле», крем-пудра «Шисейдо», большой флакон «Шанели № 5» и все в том же духе. Розовый банный халат, определенно более мягкий и дорогой, чем тот, что на вилле, аккуратно висел на крючке.
Вернулся в спальню, вызвал по телефону дежурную по этажу. Некоторое время спустя в номер постучали, Монтальбано предложил войти. Дверь открылась, и показалась женщина лет сорока, тощая как щепка, которая, завидев четырех мужчин, напряглась, побледнела и еле слышным голосом произнесла:
- Легавые будете?
Комиссару стало смешно. Сколько понадобилось веков полицейских злоупотреблений, чтобы у сицилийской женщины выработался такой безошибочный нюх на легавых?
- Да, они самые, - сказал он, улыбаясь.
12 
