Последние отзывы

  43  

– Моего? Отчего же он мой? Он сам по себе арап. Знаете, мы не в американских штатах, чтобы рабов заводить! – сказал Армалинский с возмущением.

– О, извините. Я подразумевал, что ваш арап – потому что у вас проживает.

– Belle demande!^[6] Да в любое время приходите, – сказал Армалинский. – Я обыкновенно дома, хлопотами не обременен, сижу среди бумаг и книг… Коли меня нет, значит, вышел прогуляться – это ненадолго, да у меня и открыто всегда. Опять же, арап дома, он примет. А зачем вам несчастный Моисей?

– Просто так, любопытствую.

– Смотрите же – толку от него мало, как я уже говорил. Не знаю, по-каковски он разговаривает и понимает; я проверял и русский, и французский, однако ничего – только скалится да кивает невпопад. Одно слово – визапур визапуром^[7].

– Я вас не стесню визитом?

– Oh, que si! C'est peu de chose…^[8]

Нещадно скрипя половицами, на веранду ворвался Афанасий Адамович Миклашевский.

– Вот вы где! – воскликнул он. – А я ищу! Ищу! Что же вы оставили общество, господа?

– Беседуем, – отозвался Рязанов.

– Идемте же скорей, перемена блюд стынет. Чем вы тут стращали гостя нашего, Илья Ильич?

– Известно чем, – сказал Армалинский, притушив папиросу о крашенный зеленой краскою поручень веранды. – Графа Ефиопского поминали.

– Фу! Зачем же пугать Ивана Ивановича? – возмутился Миклашевский, неодобрительно покосясь на действия «рамоли», но ничего на сей счет не сказав.

– Я не такой уж пугливый, смею вас заверить, – смеясь, заверил Рязанов, но на душе его было совсем не весело.

Он последовал за Миклашевским, но успел услышать, как «рамоли» бормочет себе под нос совсем не к месту:

– Meme si nous ne le sentons pas au toucher, l'air nousentoure toujour^[9]…

Напившись чаю с пирогами и выслушав несколько унылых романсов, исполненных под старенький клавир Клавдией Афанасьевной и другой дамою, дородной Александрой Пафнутьевной Селиверстовой, Рязанов распрощался со всеми и, сославшись на усталость с дороги, отправился спать в предоставленную ему «верхнюю комнату». Его сопроводил по-прежнему опрятный и предупредительный Трофимыч, спросил, не надо ли чего. Комната оказалась весьма уютной: венецианское окно, затянутое от комаров тонкой тканью, источало вечернюю прохладу, сладко пахло цветами из сада, и мягкая кровать с перинами так и манила, обещая мирный и спокойный сон.

Рязанов меж тем почивать не спешил, хотя в самом деле устал и слегка переел. Открыв свой саквояж, он извлек толстую тетрадь в сафьяновом переплете и письменные принадлежности. Некоторое время он писал, ученическим образом огрызая перо и глядя то и дело в потолок, потом засыпал написанное из медной песочницы, вздохнул и, не раздеваясь, прилег на постель.

Стараясь не заснуть, он разглядывал уютного цвета штофные обои и даже прочел шепотом несколько стихов – преимущественно то были Тютчев, Плещеев и Каролина Павлова, с которой Иван Иванович познакомился в Дрездене. Потом прочел точно так же Гейне на немецком и попытался составить перевод, который вышел дурен и все не в рифму. Потом принялся вспоминать швейцарские кантоны с главными городами.

Так он дождался, пока разъедутся припозднившиеся гости, а те, кто остался ночевать, разойдутся по комнатам. Отсчитав по часам еще тридцать минут, Рязанов затем вскочил с постели, сделал несколько простых с виду упражнений из китайской гимнастики, которой выучил его в Лионе добрый испанец Санчец, собрал необходимые вещи и вознамерился покинуть дом через окно.

Что и проделал с немалым успехом.

У Миклашевских все уже спали, но Иван Иванович двигался нарочито осторожно, чтобы не столкнуться с кем из дворни. Дорогу к усадьбе Звановых, а позднее де Гурси Рязанов прекрасно знал по плану, нарисованному Миллерсом; но господину Армалинскому он свое знание открывать не собирался. «Рамоли» удивился бы еще более, узнай он, что Рязанов и прибыл-то сюда именно из-за ужасного происшествия в звановской усадьбе.

Спокойная, теплая стояла погода; ветер тихонько шуршал в березовых верхушках, о чем-то жаловалась ночная птица, комар тонко зудел над ухом. Иван Иванович легко бежал по лесной дороге, огибая видные в лунном свете лужицы: пока изволили кушать, прошел дождик.

«Усадебка», как назвал ее Армалинский, располагалась на левом возвышенном берегу запруженной речки, образовывавшей рукотворное озеро. Центром усадьбы было парадное двухэтажное здание величественной архитектуры (хотя и бревенчатое) со стройным шестиколонным портиком коринфского ордера на главном фасаде. Тишину разоряли лягушки, проживавшие в озере. Это было и хорошо: зловещее безмолвие, нарушаемое любым сторонним шумом, только мешало бы, если не сказать – пугало.

  43