93 
Сначала с правой стороны, потом с левой.
Справа, слева.
Это было дорогое приспособление, которое Фрэнк купил, чтобы содержать в порядке свои еще более дорогие кухонные ножи фирмы «Глобал». Фрэнк мало что ненавидел больше, чем тупые ножи.
К примеру, людей, способных обидеть ребенка.
Они стояли первыми в списке.
Фрэнк заметил, что Хенкель пришел в себя.
Неудивительно, что Дженна Мэк не захотела заниматься с ним сексом. Хенкель был грузным, пузатым, с лысиной, с седеющими усами и с козлиной бородкой. Его бледно-голубые глаза стали круглыми от страха.
Примерно в двадцати футах он увидел свой автофургон.
В ущелье, в пустыне.
– Где я? – спросил Хенкель. – Кто ты?
Фрэнк ничего не ответил. Он продолжал методично натачивать нож, с удовольствием внимая пению металла, соприкасавшегося с камнем.
– Что, черт возьми, происходит? – крикнул Хенкель и стал рваться из пут, впивавшихся ему в руки. Он посмотрел вниз на свои ноги и увидел, что лодыжки у него привязаны к ножкам стула.
Фрэнк же продолжал насвистывать арию из «Джанни Скики».[34]
– Ты коп? – верещал Хенкель в панике. – Черт тебя побери, отвечай!
Фрэнк провел лезвием ножа по одному бруску, потом по другому.
По одному, потом по другому.
Медленно, аккуратно.
– Мой адвокат мокрого места от тебя не оставит! – вопил Хенкель, не помня себя от страха.
Фрэнк поглядел на него, большим пальцем проверил, насколько хорошо наточено лезвие. Потом положил нож на колени, снял каменные бруски, спрятал их обратно в ящик, откуда достал два титановых бруска, и вновь взялся за дело.
Показалось солнце, пока еще неясным, розовым цветом крася небо.
Было холодно, и Хенкель дрожал всем телом – но не только от холода, а еще и от страха. Он закричал:
– На помощь! Помогите!
Наверное, он и сам понимал, что это бесполезно. Уж этот пустынный червь наверняка знал, что находится посреди государственного парка Анца-Боррего, где, сколько ни кричи, никто не услышит.
Он знает, подумал Фрэнк, и знал, что крики Карли Мэк тоже никто не услышит.
Фрэнк продолжал точить нож.
Сначала одна сторона, потом другая.
Хенкель заплакал. У него не выдержал мочевой пузырь, и моча побежала по ногам к привязанным лодыжкам. Голова упала на грудь. Она то поднималась, когда он кричал и плакал, то опять падала.
Фрэнк досвистел до конца арию Джанни Скики и переключился на «Nessun dorma»,[35] не прекращая водить лезвием ножа то по одному бруску, то по другому. Потом он опять проверил, насколько оно острое, удовлетворенно кивнул и аккуратно убрал бруски в ящик. Встав со стула, он приставил нож к груди Хенкеля и сказал:
– Гарольд, тебе нужно решить – пожизненное заключение, может быть, смертельная инъекция или я тебя освежую.
Хенкель застонал.
– Спрашиваю один раз, – проговорил Фрэнк. – Гарольд, где девочка?
Хенкель сдался.
Он бросил Карли в старой шахте всего в восьми милях от того места, где они находились.
– Она жива? – спросил Фрэнк, изо всех сил стараясь, чтобы у него не дрогнул голос.
– Была жива.
Мерзавцу не хватило духа убить девочку после того, как он ее изнасиловал, и он бросил ее умирать. Фрэнк опустил нож, вытащил из кармана телефон, набрал номер Дейва и дал ему координаты девочки. Потом он сказал Хенкелю:
– Мы посидим здесь, пока ее не найдут. И если ты соврал мне, дерьмо, я буду пять часов убивать тебя, и сам Господь от тебя отвернется.
Хенкель забормотал покаянную молитву.
– Помолись заодно и о том, – сказал ему Фрэнк, – чтобы девочку нашли живой.
Карли была жива.
Она была близка к гиподермии, жутко обезвожена, но она была жива. Плакавший Дейв Хансен позвонил Фрэнку, когда ее вносили в вертолет.
– Спасибо, Фрэнк.
– Не говори журналистам, – попросил Фрэнк.
Дейв конечно же не сказал. Хенкель тоже никому ничего не сказал. Фрэнк развязал его и оставил в пустыне, бросив на прощание:
– Считай, что ночь в пустыне тебе приснилась, ты сам во всем сознался агентам ФБР, а если тебя это не устраивает, то ты и дня не проживешь в тюрьме, если какая-то другая версия будет озвучена.
Появился Майк. Он увез Фрэнка, и десять минут спустя приехали федералы. В тот же вечер Фрэнк по телевизору смотрел на Карли, возвращенную маме с папой.
Он плакал, как ребенок.
Хенкель ничего не сказал.
Его судили, приговорили к 299 годам тюремного заключения, из которых он прожил два года как тюремный козел отпущения, пока некий байкер в порыве злобы не положил конец его мукам.
93 
