Последние отзывы

  161  

Генерал Миоллис, старый солдат Республики, характера непреклонного, ума просвещенного и чести незапятнанной, должен был с присущей ему важностью обхождения, а пуще того полагавшимся ему большим штатом, приучить римлян к тому, что власть теперь в руках французского генерала из Замка Святого Ангела, а не у старого понтифика в Ватикане.

С незапамятных времен "римские папы давали приют разбойникам, опустошавшим неаполитанские земли; разбойники эти были не преходящим бичом этих мест, — а не заживающей на солнце раной. В Абруцце, Базиликате, Калабрии отцы воспитывали сыновей-разбойников, разбой был ремеслом. Можно было стать разбойником, как становились плотником, портным или булочником; отличие было в том, что четыре месяца в году новоявленный разбойник проводил вдали от отчего дома, на большой дороге. Зимой разбойники спокойно отсиживались у себя дома, и никому в голову не приходило побеспокоить их. С наступлением весны они выходили, разбредались, и каждый выбирал себе привычную местность.

Самой завидной считалась та, что располагалась вдоль границы Римской области. Преследуемые неаполитанскими властями, разбойники переходили границу и оказывались в полной безопасности; иногда, в особых случаях, неаполитанские власти продолжали их преследование и здесь; власти Рима не преследовали их никогда.

Так, при осаде Гаэте офицер с донесением к генералу Ренье был убит между Террачиной и Фонди, и его смерть не наделала никакого шума, тогда как в клерикальной партии Рима основательно обсуждалось освобождение Фра Диаволо^[93], который, загнанный, точно лань, неугомонным майором Гюго, в конце концов попался.

Таковы были обстоятельства, когда молодой человек лет двадцати шести — двадцати восьми, среднего роста, в чудном мундире, который нельзя было отнести ни к одному роду войск, появился на почтовой станции и потребовал лошадей и экипаж.

Он был вооружен небольшим английским карабином о двух стволах и парой пистолетов, заткнутых за пояс, что показывало: ему отлично известны опасности, с которыми сопряжен путь из Рима в Неаполь.

Станционный смотритель ответил, что у него есть экипаж, но нанять его нельзя, поскольку он выставлен на продажу. Что же до лошадей, то тут у него большой выбор.

— Если экипаж не слишком дорогой, — предложил проезжий, — и мне подойдет, я могу купить его.

— Тогда посмотрите его.

И проезжий последовал за станционным смотрителем; экипаж оказался похож на открытый кабриолет, но на улице было жарко и отсутствие крыши превращалось из неудобства в преимущество.

Молодой человек путешествовал один, все его имущество составляли дорожный сундук и кожаный кошелек…

Начали обсуждать цену, и молодой человек торговался скорее для очистки совести, чем ради снижения цены.

Сошлись на сумме в восемьсот франков.

Проезжий распорядился подать экипаж к выходу и запрячь лошадей. Пока он лично наблюдал за тем, как почтарь закреплял ремнями сундук позади экипажа, к смотрителю обратился гусарский офицер, стоя в дверях и с полнейшим безразличием к тому, чем занят почтарь; ему нужно было того же, что и опередившему его путешественнику.

— Можно у тебя нанять лошади и экипаж?

— Остались только лошади, — стоически ответил станционный смотритель.

— А что ты сделал со своими экипажами?

— Последний я продал господину, которому сейчас запрягают.

— По закону у вас всегда должен быть наготове хотя бы один экипаж для обслуживания путников.

— Закон! — ответил станционный смотритель. — Что вы называете законом? Наш брат здесь уже давно не признает никаких законов.

И он щелкнул перед офицером пальцами с видом человека, который давно перестал жалеть об исчезновении нравственных устоев в обществе.

Из уст офицера раздалось ругательство, свидетельствовавшее о его большом разочаровании.

Первый путешественник тем временем бросил взгляд на офицера, который оказался красивым молодым человеком двадцати восьми — тридцати лет, с суровым лицом, голубыми глазами, выражавшими одновременно сдержанность и раздражительность; постукивая ногой, офицер бормотал про себя:

— Тысяча чертей, мне, однако, завтра надо быть в Неаполе к пяти вечера, и я бы все отдал, чтобы проделать сейчас шестьдесят лье во весь опор!

— Сударь, — обратился к нему первый с такой учтивостью, благодаря которой люди света могут узнать и различить своих, — я тоже еду в Неаполь.

  161