Последние отзывы

  187  

— Попросил, и вот что он ответил мне: «Милейший сударь, я не даю рекомендаций. Вы удачливы; ступайте смелее, вам поможет случай, и удача вам обязательно будет сопутствовать». На почтовой станции в Риме я встретил капитана Мане: это была первая удача, которую мне предрекал Фуше; затем на Понтинских болотах мы наткнулись на шестерых разбойников, преградивших нам путь. Мы убили троих, а двоих взяли в плен, как вы знаете. Далее удача сопутствовала нам в том, что мы приехали вовремя, чтобы увидеть, как вешают Фра Диаволо.

— Вы хороший товарищ, сударь, и я это уже знаю; не нужно ли вам чего-нибудь от меня?

— Боже мой, сударь, я начинаю понимать точку зрения господина Фуше; укажите мне какую-либо дорогу, и я пойду по ней.

— Вы не можете похвастаться ни искусством дипломатии, ни склонностью к интригам, не так ли, — спросил Саличети.

— Разумеется, — ответил Рене. — Я — солдат и матрос; отправьте меня туда, где я могу найти достойную смерть, на море или на суше, мне это безразлично.

— К чему искать смерти?

— Потому что я честолюбив и хочу добиться высокого положения. Только оно способно вернуть мне спокойствие и счастье, которое я потерял.

— У нас нет флота, сударь; у нас всего два корабля, которые не развалятся раньше, чем через два года, а до этого еще долго. Мы не ведем больших войн, правда, мы окружили Гаету, но она падет дней через пять или шесть. Но я слышал, что вы — превосходный охотник на тигров и пантер, а у нас в зарослях их водится больше, чем в джунглях Бирмы. Вот только зовут наших тигров Торрибио, Парафанте, Бенинказа, Иль Бизарро^[138]. Не хотели бы вы поохотиться на этих? И за каждого из них, которого вы убьете или схватите живьем, вас ждет новый чин.

— Неплохо, — ответил Рене, — я бы предпочел большую войну, и мне больше нравится быть солдатом, а не охотником; но, вероятно, у господина Фуше были свои мысли относительно меня, если уж он направил меня к вам.

— Думаю, я неплохо его знаю, сударь; он столь деятельно вами интересуется и направил вас ко мне, полагая, что я разделю его интерес к вам. Я поговорю о вас с королем, и думаю, мы должны увидеться вновь.

— Когда?

— Завтра.

Рене встал и поклонился.

— Позвольте мне, сударь, — сказал он, — сообщить господину Фуше о любезном приеме, который вы мне оказали?

— Пишите в Париж как можно меньше; не сообщайте в ваших письмах ни о тех, кто вас хвалит, ни о тех, кто недоволен вами; в один прекрасный день советы ваших друзей перестанут приносить вам пользу…

— Этого вполне достаточно, сударь; но как могло случиться, что такой великий человек, как Наполеон…

— Тсс! — произнес Саличети. — Наполеон — мой соотечественник, и я не могу позволить, чтобы в моем присутствии его с кем-то сравнивали, пусть даже с солнцем: и на солнце есть пятна, сударь.

Граф Лев поклонился, попрощался с министром и вышел.

У ворот гостиницы «Виктория» он повстречал Мане.

Лицо молодого человека сияло.

— По поводу того, о чем я говорил вам, — начал он. — Я разговаривал о вас с королем, и он сказал мне, что не прочь принять вас.

— Мой дорогой друг, — ответил граф Лев Мане, — с тех пор, как я болтаюсь у министров и сейчас три четверти часа болтал с Саличети, я стал человеком этикета. Господин Саличети мне милостиво сказал, что переговорит с королем обо мне, значит так тому и быть; боюсь, я должен дожидаться приглашения к королю из других уст.

— Вы определенно правы, — сказал Мане. — Но в тот час, когда у вас будет аудиенция, я постараюсь быть там. Теперь, как вы собираетесь провести остаток дня? Не хотите ли отобедать в Помпеях?

— С удовольствием, — ответил Лев и позвонил. — Мальчик, — сказал он, — хороший экипаж и две добрые лошади для нас до вечера!

Мэтр Мартин Цир распорядился приготовить для них лучший экипаж: двое молодых людей, которых через час после их прибытия вызвали одного к королю, а другого к министру, были, на его взгляд, людьми достойными.

Двое молодых людей сели в экипаж.

День выдался великолепный: несмотря на то, что шла вторая половина января, уже чувствовалось приближение со стороны Сицилии тех мягких морских потоков, благодаря которым розы в Пестуме цвели дважды в году и которые, еще трепеща сладострастием, замирали над водами Неаполитанского залива.

Весна еще не наступила, но зима уже прошла. Грязное, но праздничное побережье три раза меняло имя: от Пилиеро до порта Кармине и затем к Моли с его импровизатором, певшим на берегу стихи из Тассо, и обратно — к капуцину, воспевавшему чудеса Иисуса. Свиньи, которые встречались на каждом шагу и порой были единственными метельщиками на улицах Неаполя; залив со сверкающими волнами, обрамленный мысом Кампанелла с одной стороны и мысом Мизена — с другой; лазурный остров Капри, очертаниями напоминающий плывший по волнам гроб; девушки, бегавшие наперегонки, с охапками цветов, которые только показались из-под снега, — все дышало этим свежим и веселым воздухом, вдохнув который Метастаз^[139] когда-то сказал:

  187