23 
– И все? – спросил Жуаез.
– Все. Слуга проводил меня до дверей, приговаривая: «Забудьте обо всем этом, ради господа Иисуса и девы Марии, умоляю вас, забудьте!» Я убежал, охватив голову руками, растерянный, ошалевший, недоумевающий – уж не сошел ли я действительно с ума? С той поры я каждый вечер хожу на эту улицу, и вот почему, когда мы вышли из ратуши, меня естественным образом повлекло в ту сторону. Каждый вечер, повторяю, хожу я туда и прячусь за углом дома, стоящего как раз напротив ее жилища, под какой-то балкончик, где меня невозможно увидеть. И, может быть, один раз из десяти мне удается уловить мерцание света в ее комнате: в этом вся моя жизнь, все мое счастье.
– Хорошее счастье! – вскричал Жуаез.
– Увы! Стремясь к другому, я потеряю и это.
– А если ты погубишь себя такой покорностью судьбе?
– Брат, – сказал Анри с грустной улыбкой, – чего ты хочешь? Так я чувствую себя счастливым.
– Это невозможно!
– Что поделаешь? Счастье – вещь относительная. Я знаю, что она там, что она там существует, дышит. Я вижу ее сквозь стены, то есть мне кажется, что вижу. Если бы она покинула этот дом, если бы мне пришлось провести еще две недели таких же, как тогда, когда я ее потерял, брат мой, я бы сошел с ума или же стал монахом.
– Нет, клянусь богом! Достаточно у нас в семье одного безумца и одного монаха. Удовлетворимся этим, милый мой друг.
– Не уговаривай меня, Анн, и не насмехайся надо мной! Уговоры будут бесполезны, насмешками ты ничего не добьешься.
– А кто тебе говорит об уговорах и насмешках?
– Тем лучше… Но…
– Позволь мне сказать одну вещь.
– Что именно?
– Что ты попался, как простой школьник.
– Я не строил никаких замыслов, ничего не рассчитывал, я отдался чему-то более сильному, чем я. Когда тебя уносит течение, лучше плыть по нему, чем бороться с ним.
– А если оно увлекает в пучину?
– Надо погрузиться в нее, брат.
– Ты так полагаешь?
– Да.
– Я с тобой не согласен, и на твоем месте…
– Что бы ты сделал, Анн?
– Во всяком случае, я бы выведал ее имя, возраст. На твоем месте…
– Анн, Анн, ты ее не знаешь.
– Но тебя-то я знаю. Как так, Анри, у тебя было пятьдесят тысяч экю, которые я вручил тебе, когда король подарил мне в день моего рождения сто тысяч…
– Они до сих пор лежат у меня в сундуке, Анн: ни одно не истрачено.
– Тем хуже, клянусь богом. Если бы они не лежали у тебя в сундуке, эта женщина лежала бы у тебя в алькове.
– О, брат!
– Никаких там «о, брат»: обыкновенного слугу подкупают за десять экю, хорошего за сто, отличного за тысячу, самого расчудесного за три тысячи. Ну, представим себе феникса среди слуг, возмечтаем о божестве верности, и за двадцать тысяч экю – клянусь папой – он будет твоим. Таким образом, у тебя остается сто тридцать тысяч ливров, чтобы оплатить феникса среди женщин, которого тебе поставит феникс среди слуг. Анри, друг мой, ты просто дурак.
– Анн, – со вздохом произнес Анри, – есть люди, которые не продаются, есть сердца, которых не купить и королю.
Жуаез успокоился.
– Хорошо, согласен, – сказал он. – Но нет таких, которые бы не отдались кому-нибудь.
– Это другое дело!
– Ну, так что же ты сделал для того, чтобы эта бесчувственная красавица отдала тебе свое сердце?
– Я убежден, Анн, что сделал все для меня возможное.
– Послушайте, граф дю Бушаж, да вы просто спятили! Перед вами женщина, которая скорбит, сидит взаперти, плачет, а вы становитесь еще печальнее, замкнутее, проливаете еще больше слез, то есть оказываетесь еще скучнее, чем она! Право же, вы распространялись тут насчет пошлых способов ухаживания, а сами ведете себя не лучше обыкновенного квартального. Она одинока, бывайте с нею почаще; она печальна, будьте веселы; она кого-то оплакивает, утешьте ее и замените покойного.
– Невозможно, брат.
– А ты пробовал?
– Для чего?
– Да хотя бы просто чтобы попробовать. Ты же говоришь, что влюблен?
– Нет слов, чтобы выразить мою любовь.
– Ну так через две недели она станет твоей любовницей.
– Брат!
– Даю тебе слово Жуаеза. Ты, надеюсь, не отчаялся?
– Нет, ибо никогда не надеялся.
– В котором часу ты с ней видишься?
– В котором часу я с ней вижусь?
– Ну да.
– Но я же говорил тебе, брат, что никогда не вижу ее.
23 
