Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
125 
Монах сидел неподвижно.
— Чего вы ждете, преподобный отец? — спросил Мазарини.
— Конца вашей исповеди.
— Я кончил.
— О нет! Вы ошибаетесь.
— Право, не знаю!
— Припомните хорошенько!
— Я припомнил все, что мог.
— Тогда я помогу вашей памяти.
— Извольте.
Монах кашлянул несколько раз.
— Вы ничего не сказали ни о скупости, которая тоже смертный грех, ни об этих миллионах…
— О каких миллионах, преподобный отец?
— О тех, которыми вы обладаете, монсеньор.
— Преподобный отец, эти деньги мои. Зачем же говорить вам о них?
— Видите ли, наши мнения на этот счет расходятся. Вы думаете, что эти деньги принадлежат вам, а я полагаю, что они принадлежат отчасти и другим.
Мазарини поднес холодную руку ко лбу, с которого струился пот.
— Как так? — пробормотал он.
— А вот как. Вы нажили значительное состояние на службе королю?
— Значительное… гм!.. Но не чрезмерное…
— Все равно. Откуда получали вы доходы?
— От государства.
— Государство — это король.
— Что вы хотите этим сказать, преподобный отец? — спросил Мазарини с дрожью.
— Ваши аббатства дают вам не меньше миллиона в год. С кардинальским и министерским жалованьем вы получаете более двух миллионов ежегодно.
— О!
— За десять лет это составляет двадцать миллионов. А двадцать миллионов, отданные в рост по пятидесяти процентов, приносят за десять лет еще двадцать миллионов.
— Для монаха вы прекрасно считаете.
— С тех пор как в тысяча шестьсот сорок четвертом году вы изволили перевести наш орден в монастырь близ Сен-Жермен-де-Пре, я веду счета нашего братства.
— Да и мои тоже, как я замечаю.
— Надо знать понемногу обо всем, монсеньор.
— Так говорите же!
— Я полагаю, что с такою огромною ношей вам будет трудно войти в узкие врата рая…
— Так я буду осужден?
— Да, если не возвратите денег.
Мазарини испустил жалобный вздох:
— Возвратить! Но кому?
— Хозяину этих денег, королю.
Вздохи Мазарини перешли в стоны.
— Дайте отпущение! — сказал он.
— Невозможно, монсеньор. Возвратите деньги!
— Но раз вы отпускаете мне все грехи, почему вы не хотите отпустить этого?
— Потому что, отпуская его, я сам совершу грех, которого король никогда мне не простит.
Монах встал с сокрушенным видом и вышел так же торжественно, как вошел.
— Боже мой! — простонал Мазарини. — Кольбер, подите сюда! Я очень болен, друг мой.
XLVI. Дарственная
Кольбер появился из-за занавесок.
— Вы слышали? — спросил Мазарини.
— Увы!
— Прав ли он? Разве все мои деньги — дурно приобретенная собственность?
— Монах — плохой судья в финансовых делах, монсеньор, — отвечал холодно Кольбер. — Однако невозможно, чтобы за вами, ваше преосвященство, с вашими идеями в области теологии, была какая-либо вина. Она всегда находится, когда умирают.
— Умереть — это и есть главная вина, Кольбер.
— Это верно, монсеньор. Так перед кем же вы все-таки виноваты, по мнению этого театинца?
— Перед королем.
Мазарини пожал плечами.
— Словно я не спас его государство и его финансы!
— Здесь нечего возразить, монсеньор.
— Не правда ли? Значит, я законно заработал награду, вопреки моему исповеднику?
— Вне всякого сомнения.
— И я могу сберечь для моей семьи, столь нуждающейся, немалую часть из всего, что я заработал?
— Я не вижу к этому никаких препятствий, монсеньор.
— Я был совершенно уверен, советуясь с вами, Кольбер, что услышу мудрое мнение, — радостно заметил Мазарини.
Кольбер с обычной строгостью поджал губы.
— Господин кардинал, — прервал Кольбер Мазарини, — надо хорошенько посмотреть, нет ли в словах монаха ловушки.
— Ловушки?.. Почему? Он честный человек.
— Он думал, ваше преосвященство, что вы умираете, раз послали за ним… Мне показалось, он говорил вам. «Отделите данное вам королем от того, что вы сами взяли…» Припомните хорошенько, не сказал ли он чего-нибудь подобного. Это похоже на монаха.
— Возможно.
— Если это так, то я думаю, монсеньор, что монах вынуждает вас…
— Возвратить все?.. Это невозможно!.. Вы говорите то же самое, что и мой духовник!
125 
