21 
Слоун опаздывал; полиция прибыла к нему в дом далеко не сразу; прибыв же, она, казалось, не проявила особого интереса, задав лишь положенное количество вопросов. Слоун совершенно не понимал, кто и зачем мог совершить налет на его квартиру, и так как ничего из ценностей, включая часы «ролекс», у него не пропало, он счел, что скупки и ломбарды ему тут тоже не помогут. Он вытерпел всю процедуру, так как достаточно знал страховые компании и понимал, что первым делом любой агент поинтересуется, присовокупил ли он к бумагам полицейский протокол. Теперь, когда копия протокола у него имелась, он мог заняться заявлением, но данные по страховке он оставил в офисе.
К одиннадцати офис будет уже бурлить, что означает необходимость отвечать на недоуменные вопросы, почему человек, впервые за пять лет взявший свободные дни, явился на работу. Он решил для простоты говорить, что перед отъездом хочет кое-что докончить.
На двадцать девятом этаже он быстрым шагом прошел мимо дежурного секретаря, маячившего на фоне панорамного окна с видом на Сан-Францисский залив от самого Эйнджел-Айленд до Бэй-бридж, и шмыгнул в коридор. Коридор был пуст, хотя из комнат и доносились голоса — коллеги трудились, вырабатывая «человекочасы». Эти «человекочасы» в больших адвокатских конторах были на вес золота, так как ими измерялись производительность труда адвоката и степень его усердия и самоотверженности, не говоря уже о том, что в соответствии с ними выставлялись счета клиентам.
Тина Скокколо, когда он проходил мимо ее стеклянной будки, сделала стойку. Проскользнуть незамеченным оказалось невозможным.
— Что это ты тут делаешь? — В голосе ее прозвучало не столько даже любопытство, сколько раздраженное недоумение.
Слоун приложил палец к губам, не замедляя шага и не отрывая взгляда от финишной черты в конце коридора — двери в его кабинет в северо-западном углу здания.
— Ничего. Ты меня не видишь.
Она высунула голову из-за стекла.
— Тогда, полагаю, и не слышу, что ты мне сейчас говоришь, да? — Слова эти были сказаны уже ему вдогонку.
— Именно. И ни с кем меня не соединяй.
— Ты хромаешь.
Он распахнул дверь своего кабинета и, едва войдя, внезапно остановился, как турист в музее перед красной заградительной ленточкой. Взгляд метнулся к табличке на стене: «Мистер Дэвид Слоун».
Его кабинет было не узнать! Хлам, скопившийся за четырнадцать лет его службы, чудесным образом исчез. Место кип заявлений, блокнотов и шатких стопок старых представлений суду, с незапамятных времен высившихся по углам, заняли два фикуса в горшках. На светло-коричневом ковре впервые обозначился серо-синий узор. Почта на его столе была сложена в аккуратную небольшую стопочку, а корзина для мусора пуста. Помнится, он видел ее дно лишь в первый день своей работы в конторе. Он чувствовал, что на его свободу посягнули, в то же время освободив его. Как и большинству адвокатов, ему было уютно среди беспорядка, в хлам он кутался, как в одеяло. Но теперь он даже не мог вспомнить, зачем ему были нужны все эти бумаги, и испытывал большое облегчение, словно с плеч его сняли груз.
— Тина! — крикнул он в коридор.
— Прости, — раздалось оттуда, — но я не слышу: тебя ведь нет!
Улыбнувшись, он прошел к себе и провел пальцем по своему столу — его явно обработали полиролем с лимонной отдушкой. Даже абстрактную картину над его рабочим местом, ранее висевшую криво, она протерла и повесила как надо, рядом висели его дипломы, а вот и статья — он сразу углядел ее. Статью сунули в рамочку и поместили между дипломов, пытаясь спрятать с какой-то, еще неясной, целью. Заголовок так и пышет гордостью: «Мощнейшее оружие Сан-Франциско».
А под ним фотография, та самая, которую шлепнула ему на грудь Патриция Хансен, — фотография была даже хуже заголовка. Фотограф прислонил его к столу в зале заседаний, и фигура на фотографии кренилась, как Пизанская башня. Незадолго перед тем постриженные волосы торчали, как иглы у дикобраза, и пришлось в последнюю минуту прибегнуть к гелю, причем так основательно, что цвет их изменился — вместо темно-русых они стали черными как вакса и слиплись, сделавшись похожими на маску, которую цепляют в Хэллоуин. Свет, падавший из затемненного окна, отбрасывал на лицо тени, образуя поперек вздернутого подбородка и скул рытвины, подобные дорожным колеям, что делало его старше годков примерно на десять. Ему можно было дать лет сорок семь. Смуглая кожа, густые брови и полные губы обычно смягчали его внешность, но тут эти мрачные тени и слипшаяся шевелюра превращали его в записного злодея.
21 
