126 
Было уже девять. Он услышал бой часов, такой гулкий, словно куранты находились прямо над ним. Ускорив шаг, он пошел на звук, здания как будто расступились, пропуская его, и перед ним открылся вид на собор, стоящий на холме. В памяти всплыла строчка из прозы, он прочел ее много лет назад, но не мог вспомнить, когда и где, — это были слова Андерсена, который, посетив этот город, сказал о соборе так: «Он протягивает свои каменные руки к небесам». Точно подмечено, подумал Вексфорд, а конец фразы так и не смог вспомнить. Темно-красный и серый, темный и суровый, огромный, внушительный, этот собор настолько отличался от всех виденных им когда-либо, насколько это вообще возможно. Лишь ровные очертания и стрельчатые арки напоминали английскую готику. В эту минуту английские церкви показались ему уютными. Чуть в стороне виднелись здания университета, парк Одинс-Лунд и замок с двумя цилиндрическими башнями, покрытыми круглыми свинцовыми колпаками. Он словно смотрел на гравюру, которую Матильда Кэрриш повесила над лестницей — даже небо было такое же, бледное, облачное, словно театральный задник, изображающий северный край, — но на ее меццо-тинто вместо шпилей у собора были луковичные купола…
Еще слишком рано идти к человеку, женой которого она была. Вексфорд вышел на современную, довольно уродливую улицу, где были магазины, которых он терпеть не мог — они раздражали его и в английских городах; никто их не любит, но все ими пользуются. А потом он увидел перед собой реку. Она называлась Фирис и быстро бежала вперед, разделяя город на две части. Холодные волны, переливающиеся темно-синим, мчались вперед и разбивались о быки одного моста, потом другого, третьего. Стоя на мосту, он радовался тому, что надел свое старое твидовое пальто. Здесь все были одеты гораздо теплее, чем в Кингсмаркэме. Шарфы, шляпы и сапоги защищают от оплеух пронизывающего ветра и морозного воздуха. Он видел, как у него изо рта идет пар.
Летом, подумал он, приятно пройтись вдоль берега этой реки мимо маленьких магазинчиков и кафе, поразглядывать яхты. Когда сюда приходит лето? В мае или июне, наверное. Идя по западной стороне, он дошел до следующего моста и, посмотрев на другой берег, понял, что уже почти пришел. Если верить карте, то там была Галма-Торгет, а шедшая от нее вдоль берега улица — это как раз Эстраогатан. Значит, тот трехэтажный дом цвета охры с простым фасадом и простыми окнами и есть дом Трента. Сейчас ставни (они здесь, конечно, необходимы) были открыты, оконные стекла блестели на солнце. И ставни, и дверь были выкрашены в белое. Видно, шведские архитекторы не тратят ни времени, ни денег на ненужное украшательство, и дома в результате получаются мирными, спокойными, суровыми, ну и, может, чуточку голыми. Часы на соборе пробили половину десятого, он перешел через реку и позвонил в дверь.
Он думал, ему откроет Трент или какая-нибудь девушка, похожая на строгую официантку из «Линнея» и полностью отвечающая представлениям этой холодной прагматичной нации о прислуге. Она наверняка готовит кофе в девять тридцать. Но вопреки ожиданиям он столкнулся лицом к лицу с шестнадцатилетним темноволосым очень высоким мальчиком, тонким и хрупким.
— Филип сказал, я должен встретить вас, — сказал Джайлз Дейд. — То есть он сказал, что это должен сделать я, а не кто-то другой.
Глава 26
Он знал, что в доме его встретит тепло, но не ожидал увидеть здесь интерьер XVIII века и ранневикторианскую мебель — бело-голубую, сверкающую позолотой. Кругом было устрашающе, просто неакадемически чисто. Мальчик молчал. Он был симпатичный, с правильными чертами лица, темно-голубыми глазами и густыми темными волосами. Волосы отросли за последние три месяца, догадался Вексфорд, наверняка такая небрежность в прическе ему раньше никогда не дозволялась. Он проводил Вексфорда в гостиную на первом этаже. Инспектор сразу же обратил внимание на книги в шкафу — такие же, как та, которую он видел у Матильды. На обложках — бесхвостые коты в курточках. «Pelle Svanslos», было написано на корешке, но произнести это вслух — Пелле Сванслёс? — он не осмелился. Потом стал разглядывать изысканную светлую мебель и высокую, под потолок, печь в углу, выложенную белой с золотым плиткой. Из одного окна вид на реку, на маленький голый садик — из противоположного.
Вскоре к ним присоединился пожилой мужчина, почти такой же высокий и худощавый, как Джайлз. Возможно, когда-то, лет пятьдесят назад, а может, и больше, он выглядел, как Джайлз. Волосы у него, сейчас уже белоснежные, все еще были густыми, на лице читалось не столько раздражение, сколько озабоченность и рассеянность. Было очевидно: происходившее казалось ему вторжением в его размеренную жизнь ученого.
126 
