60 
Я постаралась облегчить его страдания с помощью мятного настоя. Мяту я купила у аптекаря на Поултри-Лейн. Видели бы вы эту аптеку! По стенам развешаны чучела черепахи и небольшого крокодила, чьи-то мочевые пузыри, горсткой навалены какие-то семена, и все сплошь грязное. В Виджаянагаре такую лавочку закрыл бы санитарный контроль.
Миссис Доутри, столь радушно принявшая нас в день приезда, суетится по хозяйству ее работа состоит главным образом в том, чтобы школить прислугу, — и непрерывно бормочет что-то насчет патрулей, которые королева, конечно же, расставит по всей Уолтинг-стрит, к северо-западу от ее дома, и по Эрмин-стрит — это к северу, словно только этим путем мы и можем отправиться отсюда в те края, куда мы хотели попасть. Супруга олдермена никогда не выезжала из Лондона и даже не в состоянии представить себе место, чем-либо отличающееся от столицы.
Олдермен Доутри, виноторговец, занимающийся преимущественно сладкими испанскими винами, портвейном и малагой, не показывается из своей конторы, расположенной в задней части дома. По его поручению помощники то и дело бегают в гавань, провожают отплывающие суда и встречают вернувшиеся с товаром, а сам Доутри делает вид, что страшно занят и по этой причине вот уже третий день не покидает дом, но на самом деле он сидит взаперти, потому что не хочет повстречаться с другими олдерменами, а также с людьми, отвечающими за соблюдение закона в Сити. Они начнут расспрашивать его о нашем местопребывании, а лгать Доутри не умеет. Похоже, нам оказали гостеприимство в уверенности, что мы задержимся здесь только на одну ночь.
Среди слуг нашелся предатель — так оно всегда и бывает. На третью ночь стражники явились за нами, то есть за Эдди, и были прекрасно осведомлены, в какой комнате его следует искать. Мы слышали, как они топают по Ист-Чип, как раз в тот момент, когда мы…
— Эдди, — сказала я ему, — слышишь, как звенят уздечки и цокают копыта? Это солдаты.
Но он наконец-то сумел «сделать все как следует», то есть заставил меня улечься на спину и раздвинуть ноги, приподняв и согнув колени, а сам навалился на меня сверху, опираясь на ладони и локти, и давай толочь меня, двигаясь взад и вперед, точно пестик в ступке. Ни он, ни я не получаем от этого такого удовольствия, какое мы получали, пока этим занятием руководила я. Хорошо хоть, после того как мы дважды сделали это по-моему (двумя разными способами, разумеется), я осталась влажной и готовой принять его — по крайней мере, я не испытываю особого неудобства, но, должна сказать, если б не я сама позволила ему это, я бы назвала происходящее не совокуплением, а насилием.
На свою беду, я научила его сдерживаться как можно дольше, и теперь это может погубить нас обоих.
— Ну же, Эдди, — кричу я (а они уже стучат в большую входную дверь нашего дома), — кончай скорее!
Как видите, я научилась говорить по-английски не хуже местных.
— Нет, черт побери! — бурчит он. — Не позволю им меня торопить, — и продолжает все так же монотонно тыкаться в меня.
Грохот все отчетливее, все ближе. Они вошли в дом. Слышен грохот бьющейся посуды. Я догадываюсь, что с большого стола на пол слетело то мавританское блюдо, расписанное зеленым и лимонно-желтым орнаментом, которым так гордится миссис Доутри. Я знаю, что рачительная хозяйка не вынесет подобного ущерба и не станет рисковать прочими сокровищами. Сейчас она кивком головы указывает солдатам путь. Они уже топают по первому пролету украшенной резьбой лестницы.
Их отделяют от нас только два пролета более узкой лестницы первая часть ее выходит из квадратного отверстия в потолке первого этажа, второй пролет лестницы упирается в порог низенькой дверцы, открывающейся прямо в наш приют любви.
Бум-бум-бум — грохочут сапоги по лестнице. Бум-бум-бум стучится Эдди в меня. Голоса, грубые, хриплые, перемежающиеся кашлем, словно камешки перекатываются, слышны уже на втором этаже.
— Он там, милорд. По той лестнице. За той дверью, мать его!
Пауза, затем раздается другой голос, чуть картавящий нормандский выговор:
— Выходи, Эдди. Мы же знаем, ты здесь. Будь умницей, выходи.
— Этот ублюдок Джон Клифорд! — шепчет мне на ухо Эдди, а затем орет: — Поди к чертям, Клифорд! — И снова мне в ухо: — Этот ублюдок меня ненавидит. Он сам мне отрежет яйца, прежде чем передать палачу.
Но даже эта мысль не заставляет его остановиться.
— Эй, парень, неси топор! — раздается снаружи.
60 
