очень нудно 
94 
Королева впала в истерику. Она принялась описывать круги по тому подвалу, куда меня засадили — судя по запаху, там успели разлить не одну бочку пива, — а потом набросилась на меня и расцарапала мне щеку длинными алыми ногтями. От неожиданности я не успела ей помешать.
— Ты околдовала Эдди! — вопила она. — Ни англичанин, ни француз — а Эдди можно назвать и тем и другим — не глянет на твою темную шкуру без отвращения. Признайся, что вступила в связь с дьяволом. Он дает тебе приворотные зелья, чтобы заманивать юношей.
Но главное я оказалась сторонницей Йорков, вероятно, посвященной в планы этой партии. Судьям было известно, что Уорик находится в Ирландии вместе с герцогом Йорком. Они хотели знать, собирается ли Уорик вернуться в Кале и каковы намерения Йорка. И куда подевался Марч? И так далее, и тому подобное. Они пустили в ход все средства, чтобы вырвать у меня эти сведения, они прибегли к раскаленному железу и щипцам и принялись растягивать меня на дыбе, особенно им нравилось тянуть меня за ноги в разные стороны, но, поскольку я не могла рассказать о том, о чем понятия не имела, мучители мои скоро устали. В допросе принимали участие Джон Клеггер и Уилл Вент, слуги королевы, но пытками занимался городской палач, мерзкий человечишка. Он был также и кузнецом, его правую щеку украшал большой шрам, и от него вечно пахло докрасна раскаленным металлом. Он и его подручные творили со мной нечто неописуемое. И не стоит больше говорить об этом.
Наконец у судей остался лишь один вопрос: к какой смерти меня приговорить. Они никак не могли прийти к единому мнению. Епископ хотел сжечь меня как ведьму, главный судья колебался — то ли обезглавить по обвинению в государственной измене, то ли повесить, а потом выпотрошить. Я получила небольшую отсрочку. Было ясно, что мне предстоит умереть, оставалось лишь решить — как именно.
Ох! Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Камень в конце концов поддался, но рухнул прямо мне на ногу. И впрямь зуб гиганта размером с ядро или по крайней мере с арбуз. Право же, мне надо выбраться отсюда к ночи. Вместе с камнем внутрь моей темницы обрушилась целая гора щебенки, мне оставалось лишь долбить и разрушать не слишком крепкую стену. Только повнимательнее, следи, куда летят камни.
И вот я уже стою во дворе, сверху светит прохладная луна, ноги увязли в листьях гнилой капусты. Плохо, что я голая. Нет, я не мерзну, здесь, на улице, не холоднее, чем было в моей темнице, и я не стыжусь наготы — пусть христиане ее стыдятся. Но мне не нравится, как выглядит мое тело. Оно покрыто моими собственными выделениями и слизью омерзительных существ, деливших со мной мой склеп, я вся в синяках и ссадинах, хотя прошло уже больше месяца с тех пор, как меня пытались изувечить. Особенно неприятно, что я так отощала. С другой стороны, мне бы не удалось вылезти в этот узкий ход, если б я сохранила прежние пышные и округлые (хотя, конечно, отнюдь не крупные) формы, достойные обитающей во мне богини. Но мне не хотелось предстать перед людьми в столь жалком виде, так что я направилась в то место, где можно было раздобыть одежду.
По пути в конце улицы я наткнулась на колодец, где горожане набирали воду. Покачав несколько раз рычагом, я добыла сперва капли, а затем и устойчивую струйку воды. Тогда я, скрючившись, заползла под кран, продолжая работать правой рукой и предоставив благодатному потоку омывать мое тело. Затем я повернулась другим боком и сменила руку. Напоследок я поплескала водой на обе руки, на бедра и ноги, на живот, вернее, на впадину, оставшуюся на месте живота. Вода переливалась серебром в лунном свете. Она была страшно холодная, почти ледяная, но это усиливало ощущение чистоты, свежести. Мне пришлось ускорить шаг, чтобы согреться и избавиться от охватившей меня дрожи. Я прошла мимо ряда лавчонок и вошла в церковь.
Здесь было множество людей. Они заполонили широкий центральный неф и молились, кто на коленях, кто стоя, кто зажмурившись и перебирая эти дурацкие бусинки, которые они используют, чтобы не сбиться со счета в молитвах, почти все склонили головы и опустили глаза или же пристально уставились на высокий алтарь позади хоров, залитый светом тысяч свечей, причем некоторые из них были очень большими. Воздух наполняли ароматы благовоний, хор выводил гимн, причем отвратительный ноющий звук песнопения то взмывал вверх, то угасал, гремели колокола, звенели цепочки кадильниц, сверкали драгоценные камни и золотое шитье на праздничном убранстве. Это был день Пасхи, и ни один из тысяч прихожан не замечал обнаженную женщину, крадущуюся по боковому приделу храма мимо скамей, мимо хоров и скользнувшую в часовню Богоматери. Полагаю, если кто-нибудь и обратил на меня внимание, он принял меня за наваждение, насланное дьяволом.
94 
