14 
— Я была тут вчера днем вместе с детьми, прежде чем уехать в отель «Колумб», — проговорила она, уже нервно ходя взад-вперед вдоль стола.
— Мы обнаружили вашего мужа на таком же вот кресле, — сказал Фалькон, не сводя с нее глаз. — Его запястья, лодыжки и голова были прикручены к креслу проводом. Он был без носков. Убийца использовал их как кляп. Его принуждали смотреть на экран, на котором воспроизводилось что-то настолько ужасное, что он сопротивлялся изо всех сил, лишь бы этого не видеть.
Договорив, он вдруг сообразил, что это только половина правды. Экранный ужас, вероятно, стал толчком для пробуждения ужаса реального. Но до настоящих конвульсий Рауля Хименеса довело мучительное осознание того, что маньяк отрезал ему веки. Тогда он, должно быть, понял, что терять больше нечего, и рвался, как пес с цепи, пока не отказало сердце.
— А что же такое ему показывали? — в замешательстве спросила она. — Я не видела всего…
— То, что видели вы, конечно, ужасно в личном плане. Узнать, что за вами шпионили, гадко, но не настолько, чтобы вы стали биться, калеча себя, лишь бы не смотреть.
Она села в кресло, не откидываясь на спинку, сдвинув колени, как прилежная школьница. Потом согнулась и сжала руками голени, группируясь.
— Не знаю что и думать, — проговорила она. — Ничего подобного и вообразить не могу.
— Я тоже, — сказал Фалькон.
Она затянулась и резко, будто с отвращением, выдохнула дым. Фалькон наблюдал за ней, стараясь уловить хотя бы малейший намек на притворство.
— Что думать, просто не знаю, — повторила она.
— А вам придется подумать, донья Консуэло. Вы должны восстановить в памяти буквально каждую минуту, проведенную с Раулем Хименесом, плюс все, что вам известно о его жизни до встречи с вами, и рассказать это… мне, и тогда мы вместе, возможно, сумеем найти маленькую трещину…
— Маленькую трещину?
Фалькон вдруг встал в тупик. О какой трещине он говорил? О расселине. О выходе. Но куда?
— Ну да, что-то такое, что прольет свет, — ответил он. — Именно так, прольет свет.
— На что?
— На то, чего боялся ваш муж, — сказал Фалькон, окончательно сбившись.
— Ему нечего было бояться. В его жизни не было ничего пугающего.
Фалькон попытался собраться с мыслями. К чему он вел? При чем тут страх? Что ему поведает страх этого человека?
— Ваш муж имел специфические… вкусы, — сказал Фалькон, тыкая пальцем в пачку «Сельтас». — Сейчас мы находимся в одном из самых престижных домов в Севилье, вернее считавшемся таковым пятнадцать лет назад…
— Тогда он и купил эту квартиру, — подхватила она. — Но мне никогда здесь не нравилось.
— А куда вы переехали?
— В Гелиополис.
— Тоже шикарное место, — заметил Фалькон. — Он владелец четырех самых популярных ресторанов в Севилье, куда приходят богатые, влиятельные и знаменитые. Но при этом… «Сельтас», которые он курил, отламывая фильтры. При этом… дешевые проститутки, которых он снимал вблизи Аламеды.
— Проститутки возникли совсем недавно. Не больше двух лет назад, когда… когда появилась «Виагра». До этого он три года был импотентом.
— А к дешевому табаку он, вероятно, привык в годы безденежья. Давно он разбогател?
— Не знаю, он никогда об этом не говорил.
— Откуда он родом?
— Он и об этом мне не рассказывал, — ответила она. — У нас, у испанцев, не такое славное прошлое, чтобы люди его поколения любили о нем вспоминать.
— А что вам известно о его родителях?
— Только то, что они оба умерли.
Консуэло Хименес больше не смотрела прямо на него. Ее льдисто-голубые глаза блуждали по сторонам.
— Когда вы познакомились с Раулем Хименесом?
— Во время апрельской Ферии года. Меня пригласил к нему в дом один наш общий друг. Он прекрасно танцевал севильяну… не просто притопывал, как большинство мужчин. У него это было в крови. Из нас получилась отличная пара.
— Вам ведь тогда было едва за тридцать? А ему уже перевалило за шестьдесят.
Сильно затянувшись, она расплющила окурок в пепельнице. Подошла к окну и стала темным силуэтом на фоне ярко-голубого неба. Скрестила на груди руки.
— Я знала, что к этому придет, — сказала она, словно обращаясь не к нему, а к холодному стеклу. — Копание. Выпотрашивание. Вот почему мне нужно было сначала что-то узнать о вас. Я не хотела выхаркивать свое нутро в полицейскую машину, которая умещает целые жизни на нескольких листах формата А-четыре, которая не терпит нюансов и неоднозначности и для которой не существует серого, а только черное или белое, причем черное — по преимуществу.
14 
