очень нудно 
118 
Словно по команде люди, кольцом обступившие место будущей сцены, замолчали. Умолк даже продавец лашиков — сладостей из обжаренного в масле и щедро посыпанного истолчённым сахаром теста, хотя ещё минуту назад громогласно и заманчиво предлагал свой товар всем желающим. Джер тоже покосился было в сторону источающего приторный аромат лотка, но всё же вздохнул и отвернулся. Зато не отвернулись другие, в частности, трое детишек, которым дородная матушка вручила по лашику, со строгим указанием сначала сдуть лишний сахар. Да таким толстякам сладкое вообще не стоило бы кушать! Вон, отдали бы лучше тому мальчишке, что смотрит жадными глазами на готовящихся к чарованию Поводырей. Худющий, можно сказать, заморенный... Стойте-ка! Знакомая у него одёжка. И эта вышивка на плече... Приютский. Значит, в Доме призрения по-прежнему не в чести хорошая кормёжка? А впрочем, может, парень просто начал израстаться. Помню, как окрестные кумушки судачили о моей худобе, когда я был маленьким, и как за глаза обвиняли мать в том, что не следит за здоровьем сына, а может, и вовсе морит голодом. Видели бы они, сколько я тогда ел! Чуть ли не больше, чем сейчас. А мяса на костях не прибавлялось, словно вся еда сгорала в моём животе, как в хорошо разогретой печи...
Флейты легко коснулись губ, тонкие пальцы пробежали по дырочкам, и над площадью взлетела песня без слов, а следом потянулись... Да, именно потянулись. Ленты, до того сложенные ровными кольцами на камне природной мостовой.
Небесно-голубая и кроваво-алая. Шириной примерно с половину ладони. Настоящий шёлк, блестящий и послушный любому велению. Особенно, велению души. С каждой новой нотой ещё один локоть ленты поднимался в воздух, паря, словно орёл, на невидимых глазу потоках. Я тоже не мог видеть сеть чар, плетущуюся Поводырями, но зато чувствовал. По меняющемуся натяжению занавесей, о междоузлия которых и опирались, карабкаясь вверх, заклинания Поводырей.
Наконец, шёлковые змеи зависли над мостовой целиком, от голов до кончиков хвостов. Мелодия на мгновение остановилась, но не запнувшись, а напротив, предвосхищая грядущее торжество, и пустилась во все тяжкие, увлекая за собой обе ленты.
Складка, складка, складка, оборот, ещё складка, перегиб... Уследить за всеми движениями невозможно, потому что глаза предпочитают восторженно расширяться, наблюдая за рождением шёлковых драконов. Наполненные воздухом, почти бесплотные, окаймлённые лишь тонким контуром искусно сплетающихся лент плоды воображения. Прекрасные. Завораживающие. Танцующие друг с другом под звуки чудесной мелодии.
Я знаю, из чего состоит это чудо. Знаю, что биение сердца каждого из Поводырей дыханием передаётся от губ к чарам, удерживающим ленты в воздухе. Но как бы мне хотелось НЕ знать. Просто следить, как мальчишка, за полётом волшебных зверей и... Мечтать. О том, что или сам когда-нибудь смогу сотворить нечто подобное. Или повстречаю настоящего дракона.
Мечты, мечты... Они только смеются надо мной. Поманили и бросили на произвол судьбы, а та оказалась стервой, не дай боги ещё раз свидеться! Не надо было мечтать. Надо было тупо и скучно жить. Тогда и разочарований бы не возникло, и больше пользы принёс бы. Хоть кому-нибудь.
— Я же сказала, сдуй! — недовольно шепнула мать пацану, который, засмотревшись на представление, потянул в рот приторно-белый от сахара лашик.
Ребёнок оказался послушным, а может, просто испугался возможного наказания, и дунул. Изо всех сил. Направляя облачко тонкой пудры прямо в лицо одного из Поводырей.
Девушка не ожидала столь невинной подлости от милых ребятишек, потому не успела ни отшатнуться, ни задержать дыхание, и надрывно закашлялась, отпуская от губ флейту, а алый шёлковый дракон одновременно забился в судорогах. Второй Поводырь не рискнул бросить своего питомца, но мелодия всё равно сбилась, нарушила своё течение, и ленты... Взбесились, превратившись в ураган.
Всё произошло так быстро, что народ не сообразил расступиться ещё дальше, освобождая место для вышедших из повиновения чар, а мальчик, тот самый худышка, стоящий в первых рядах, оказался слишком близко от одного из рассекающих воздух шёлковых колец.
В следующий миг мне показалось, что возвращается старый кошмар. Поднятое в воздух, запутавшееся в лентах, отчаянно бьющееся и только больше увязающее в красно-синей паутине тельце. Отличие было только в одном. В полной тишине. Мальчик не кричал, как не издавали ни звука замершие в ужасе зрители. Прошла очень долгая минута прежде, чем зеваки попятились назад, а какая-то женщина всхлипнула:
118 
