77  

Кристиана Берд, «Ни Восток, ни Запад», 2001 г.

— И как же ты назовешь это время?

Голос Таффи звучал отчужденно и раздраженно. В своем свободном зеленом костюме он походил на надменного норманнского аббата. Он вышел из тени синагоги на Принслет-стрит, скользнул в старинный шепчущий Дом гугенотов и закрыл за собой раздвигающиеся двери.

Джерри был в ярости:

— Ты представляешь себе, сколько нужно предпринять обходных маневров, чтобы добраться из Манчестера…

Патологоанатом министерства внутренних дел терпеть не мог технических подробностей. Он прошелестел мимо гостя и поднялся на хоры по прогнившим деревянным ступеням, освещая себе путь старым велосипедным фонариком. Скрип и потрескивание досок отзывались эхом — крики давно умерших людей, обнаженных теней, скрежет и стон распиливаемых костей.

— Боль, Господи. — Таффи очнулся. С привычно решительным видом он раскрыл чемоданчик, достал оттуда перчатки и натянул их. — Однажды патологоанатом…

Он — все, что осталось от министерства внутренних дел. Скоро он выйдет в отставку и уедет в Сент-Леонардс-он-Си; у него есть договор аренды небольшой местной кондитерской и табачной лавки. Его жена не одобряла идею открытия букинистического отдела и даже чего-то вроде библиотеки, где обычно пользуются спросом видеокассеты. Она уже отвергла разработанную им серьезную, в духе Морриса ^[56], схему налаживания доставки газет. Он как-то сказал Джерри: «Бывает, ее отталкивает моя ностальгия. Должен признаться, это не лучшая сторона моей натуры».

Неожиданно Таффи почесал щеку. Он был дьявольски гладко выбрит. Римский патриций, вождь ирокезов. Бенедиктинец-реформатор. Пуританин вроде Мильтона ^[57], отличающийся беспринципным любопытством. Его суровые очки блестят в свете раннего утра, пронизывая слой пыли.

— Вот здесь они проводили операции, — сказал Таффи. — Естественно, без наркоза. Быстрота плюс немного удачи. А вот тут стояли ткацкие станки. — Он прислушался. — Чей-то голос?

— Гас Элен, — ответил Джерри, — а может, Джордж Формби.

Слезы дождевыми струями текли по его щекам.

Чистое, сентиментальное сопрано, слишком похожее на Герти Лоуренс, чтобы звучать в настоящем мюзик-холле, пропело куплет, исполненный бодрой насмешки.

Конечно же, это была Уна. Одетая на манер красотки из Уэст-Энда, она поджидала их под навесом. Под мышкой — старое широкое пальто, в другой руке зажат мундштук с тлеющей «Житан».

— Никто не помнит старые добрые времена, — проговорила она. — За убийствами и злодеяниями стоят большие деньги. Потому-то «Суини Тодд» всегда шел успешнее, чем «Нелл со Старой Друри» ^[58]. Во всяком случае, в провинции.

Она элегантной походкой приблизилась к Джерри и обняла его — Уна лишь немного уступала ему в росте.

— Ах, я даже не знаю о тебе ничего! Милый маленький дрочила! — Вспомнив о правилах приличия, она сделала шаг назад. — Простите, полковник Синклер. Боюсь, как всегда, дела.

Синклер презирал подобного рода формальности. По ним он судил о людях.

— Не стоит. Честное слово, — твердо сказал он тоном энергичного епископа, для которого правда превыше всего.

— Шолом, — сказал Джерри. — Шолом. Шолом.

Уна улыбнулась:

— Никак, ты теперь по три раза повторяешь? — Она приподняла шляпу, чтобы скрыть смятение.

— Боль. — Синклер дотронулся языком до доживающего последние дни зуба. — Это сделает боль.

Изнутри скрипящего строения, из-за ненадежных досок неожиданно донеслись звуки молитвы, отдаленное пение хора.

  77