68 
«Ну какой из меня Пушкин? — говорил Гайдамака. — Скорее, Александр Блок».
И читал уже известные стихи:
- Вас, белых, — легион. Нас — тьмы и тьмы, и тьмы!
- И мы вас не хотели трогать.
- Да, негры мы! Да, эфиопы мы —
- блестящие и черные, как деготь.
- Вы Африку насиловали всласть,
- стреляли львов, от пороха пьянея,
- вождям пустыни спирт вливали в пасть
- и называли нас: «Пигмеи!»
- Вы отлучили нас от наших вер,
- но не Христос явился, а Иуда.
- Нам с Библией принес миссионер
- туфту и триппер Голливуда.
- И мы зубрили Англии язык,
- сортиры белых драя обреченно…
- Виновны ль мы, коль хрустнет ваш кадык,
- как в черных пальцах кнопка саксофона?
- Грядет пора — китаец, шизоват,
- нагрянет в европейские столицы
- вливать в мозги социализма яд
- и жарить мясо бледнолицых.
- Мир— импотент! Пока еще, как встарь,
- ты не прогнил, парламентский и шаткий, —
- замри пред негром, как фрейдистский царь
- пред Сфинкса неразгаданной загадкой!
- Еще слонов не поднял Ганнибал,
- суров, как будто ночь Варфоломея…
- Идите к нам! Мы примем ваш кагал
- в оазисах прекрасной Эритреи!
- В последний раз — опомнись, белый мир!
- Покуда ты не стал сплошным бедламом,
- пока не начался кровавый пир —
- внемли рокочущим тамтамам!»
Среди студентов нашлись иуды, донесшие эти стихи в КГБ. Андропов, тогдашний председатель Конторы (тоже поэт, но слабый), надел очки и прочитал:
- Идите к нам…
- Мы примем ваш кагал…
— A on hu ne ho?[56] — по-английски спросил Андропов с некуртуазным локтевым жестом.
За эти стихи Гайдамака был приглашен гебистами в черный автомобиль и чуть не выдворен из СССР как нежелательный элемент черного расизма. С тех пор он сменил пластинку и говорил:
«Ну какой из меня Пушкин? А вот Тарас Шевченко — вполне!»
Он разворачивал аккордеон и пел (поэтессы внимали):
- Нам не треба ковбаси,
- Нам не треба сала,
- Тiльки б зipкa на Кремлi
- Зроду не вгасала!
Его поили за свои гонорары, он пил за чужие гонорары. За окном на деревьях висели прозрачными белесыми соплями выброшенные ночью из окон литобщаги презервативы. Слово «гонорар» происходило то ли от «гонора», а это хорошо, то ли от «гонореи», а это плохо. Поэты трахались с критикессами, прозаики с поэтессами. На ободранных обоях неизвестным поэтом были написаны красным фломастером гривуазные стихи:
- Дух Эллады воскрес!
- Торжествует поэт:
- К яйцам вновь интерес,
- И заманчив минет.
- Содрогаясь и пенясь,
- К цели близится пенис.
- И заманчивы вновь,
- Как бывало всегда,
- И звезда, и любовь,
- И любовь, и… звезда!
Здесь же, в Литобщаге, Сашко на спор (ящик водки с гонорара, всего лишь) превысил подвиг Геракла — за одну ночь (за 6 часов) удовлетворил сразу 61 (шестьдесят одну) поэтессу, критикессу и писательницу (у дверей его комнаты стояла длинная очередь), при этом подхватил гонорею (а это плохо), был занесен в книгу рекордов Гиннесса и чуть было не выдворен из СССР; но очередной генсек, узнав о подвиге, прослезился от умиления и сказал: «Ну дает Сашко! Наш человек Сашко! Я не знаю, может быть, он и людоед, зато наш, наш людоед, с ориентацией на социалистический путь развития!» — и приказал вылечить Сашка от гонореи и перевести его на филфак университета им. Патриса Лумумбы — уж там пусть трахает, кого хочет. В перестройку этот Сашок был драгоценен для советских студенток как негр-еврей, по фиктивному браку переправлявший их на Запад — вот где была хлебная и непыльная секс-работка.
Наконец Гамилькар III но совету Мендейлы прекратил свой эксперимент с гайдамаками. Вечная проблема «поэт и царь» упиралась в проблему «царь и повар». Царю не нужен гениальный поэт, царю нужен хороший повар. Гамилькар недаром рассказал байку об одноногом купидоне. Ну, а причины неудачи искусственного выведения Пушкина лежали на поверхности.
68 
