очень нудно 
40 
Пока пересекали лагуну, он рассказал Вьянелло о звонке Сасси.
– Ублюдки! – заклеймил Вьянелло тех, кто были в машине и скрылись. – Не остановились – бросили ее умирать у обочины.
– Может, им того и надо было. – Брунетти увидел, что до сержанта внезапно дошло.
– Ну конечно. – Вьянелло даже глаза прикрыл – как просто. – Но мы даже не ходили в casa di cura задавать вопросы. Откуда они знают, что она с нами говорила?
– Мы ведь понятия не имеем, что она делала с тех пор, как была у меня.
– Нет, не имеем. Но не могла же она так сглупить – пойти и обвинить кого-то?
– Она провела большую часть жизни в монастыре, сержант.
– И что это значит?
– Это значит, что, возможно, думает так: достаточно внушить кому-нибудь, что он нехорошо поступил, и тот отправится в полицию, выразит свои сожаления и сдастся.
Беспечно, однако, это прозвучало – он тут же пожалел, что так легкомысленно высказался.
– Я имею в виду, что она не очень хорошо судит о характерах, возможно, и многие побуждения для нее не очень понятны.
– Полагаю, вы правы, синьор. Монастырь, скорее всего, – не лучшее место для подготовки к житью в мерзком мире, созданном нами.
Комиссар не придумал, как ответить, и молчал, пока лодка не вошла в один из причалов для «Скорой помощи» на задах Оспедале-аль-Маре. Выпрыгнули из лодки, а Бонсуану велели подождать, пока разберутся, что происходит. Распахнутая дверь вела в белый коридор с цементным полом. К ним поспешил санитар в белом халате.
– Вы кто? Что вы тут делаете? Отсюда входить в больницу никому нельзя!
Не обращая внимания на то, что он говорит, Брунетти достал свое удостоверение и махнул им санитару.
– Где приемная «Скорой»?
Тот явно размышлял, стоит ли им сопротивляться. Но взяло верх обычное итальянское нежелание возражать власти, особенно ее представителям в форме, и он показал им, куда идти. Через несколько минут они стояли у стола дежурной сестры; за ним – открытые двойные двери в длинный, ярко освещенный коридор. За столом никого, на несколько призывов Брунетти никто не отозвался. Через несколько минут из дверей выскочил человек в помятом белом халате.
– Извините… – И Брунетти вытянул руку, чтобы задержать его.
– Да? – отреагировал он.
– Как мне выяснить, кто дежурит в приемной «Скорой помощи»?
– Зачем вам это?
Снова Брунетти вытащил и показал удостоверение. Человек в халате всмотрелся поочередно в документ, потом в его обладателя.
– Что вы хотите узнать, комиссар? Я как раз тот, кто обречен дежурить в приемной.
– Обречен? – переспросил Брунетти.
– Извините за преувеличение. Нахожусь здесь последние тридцать шесть часов, потому что санитарки решили устроить забастовку. Я пытаюсь заботиться о девяти пациентах с помощью одного дневального и одного интерна. И вряд ли мне помогает, что я стою тут и вам это рассказываю.
– Извините, доктор, не могу арестовать ваших санитарок.
– Жаль. Чем могу служить?
– Я пришел из-за женщины, которую привезли сюда вчера. Сбита машиной. Мне сказали, что у нее сломана нога и повреждение мозга.
По этим сведениям врач моментально определил, о ком идет речь.
– Нет, нога не сломана. Это плечо, и то лишь смещение. А вот несколько ребер, возможно, сломаны. Но меня беспокоила травма головы.
– Беспокоила, доктор?
– Да. Мы отправили эту пациентку в Оспеда-ле-Чивиле меньше чем через час после того, как ее привезли сюда. Даже если бы у меня был штат, чтобы работать с ней, мы не располагаем оборудованием для лечения такой черепной травмы.
Не без труда Брунетти обуздал свой гнев: зачем сделал глупость и приехал сюда.
– Насколько плохо дело, доктор?
– Привезли ее без сознания. Я вправил плечо и забинтовал ребра; но о травмах головы знаю недостаточно. Сделал некоторые анализы – необходимость выяснить, что творится в голове, чтобы судить о том, почему пациентка не приходит в сознание. Но ее так быстро привезли и увезли, что у меня для уверенности недостало времени.
– Несколько часов назад сюда приходил человек, искал ее. И никто не сказал ему, что отправили в Венецию.
Доктор пожатием плеч снял с себя всю ответственность:
– Я же говорю – нас тут только трое. Должны были сообщить.
– Да, – согласился Брунетти, – должны были. Что-нибудь о ее состоянии можете мне сказать?
– Нет, спросите лучше в Чивиле.
40 
