Лёгкий, ненавязчивый романчик 
37 
Земляные полы позволяют им подобраться незамеченными. Позволяют ворваться в святилище быстрее, чем можно подумать о побеге.
Мундиры Крыла искупления, черные как ночь, кажется, полностью вбирают в себя свет от горящих ламп. Только благодаря белому канту видно, как дюжие фигуры движутся по комнате, подбираясь ко мне и Герто. А под руками, как назло, нет оружия.
Да и хорошо, что нет. С какой стати я буду убивать тех, кто служит императору, тех, среди кого и мне вполне могло бы найтись местечко?
Вот только они думают иначе.
А делают еще хуже…
* * *
Наверное, вода холодная. Может быть, даже ледяная. Все равно, когда она кулаком ударяет мне в лицо, разлетается брызгами и стекает по оголенному телу, облегчения не чувствуется. Вообще ничего не чувствуется, кроме ноющей боли в затекших от напряжения мышцах.
Факелы под потолком справа и слева сильно чадят, но их горьковатый дым словно способствует прояснению сознания, прогоняя взашей сладкий аромат святилища, пропитавший меня насквозь, и я наконец начинаю понимать. Немногое, но достаточное, чтобы заключить: лучше было бы оставаться в неведении.
Сверху наплывает чье-то лицо. Незнакомое. Зато воротник под ним и часть одежды, которую я вижу, как две капли воды похожи на обмундирование людей, прервавших словоизлияния Герто. Крыло искупления. Но я-то что здесь делаю?
Лежу. На узкой лавке, подпирающей позвоночник. Запястья и щиколотки встречаются все вместе где-то внизу, в стальных колодках, натягивая мое тело струной. Кожа на груди ощущается как барабан: кажется, еще чуть-чуть, и лопнет. От самого невесомого прикосновения.
— Очнулся, — делает вывод незнакомец, и его лицо исчезает из моего поля зрения, а повернуть голову невозможно, потому что виски тоже зажаты. Между пластинами. Деревянными, но от этого не становящимися более приятными на ощупь, чем железо на руках и ногах.
— Очнулся, это хорошо, — замечает кто-то второй, находящийся в комнате. — Ибо искуплению полагается происходить в здравом рассудке как принимающих, так и отдающих.
Надо бы закричать, но губы только бессильно вздрагивают.
— О, он хочет поговорить! — насмешливо сообщает один дознаватель другому, и я снова вижу его лицо. Равнодушное, чуть утомленное наверняка праведными трудами.
— Что… происходит?.. — Язык слушается меня плохо, словно считает предателем.
— Награда по заслугам.
— Ка… каким?
— Несомненным, разумеется. Или вы отрицаете, что намеревались совершить поджог усыпальницы города Наббини и действовали совместно с участником запрещенного культа?
— От… отрицаю…
Дознаватель зевает:
— Все так говорят. Только с фактами не поспоришь.
— Я не…
— Вы были в подвальном укрытии в то время, на которое было назначено собрание. Вы принимали присягу перед главой преступников. И если бы не вмешательство властей, назавтра вооружились бы факелами и отправились жечь беспомощные тела.
— Я…
В памяти всплывает вкус чересчур крепкого эля и дурман дыма светильников у статуи Всеединого.
— Меня… опоили…
— Ну разумеется. Однако силком вас никто туда не тащил.
Это верно. Не тащил. Я пошел сам. Не мог не пойти, потому что впереди маячила спина Герти спуск по винтовому коридору смешался у меня в голове с нашими обычными вылазками. Ненадолго, но этого хватило.
— Я…
Император! Вот мой последний шанс. Ему же нужен человек для поисков сына? Значит, меня не дадут в обиду.
— Я… выполнял… поручение…
— Неужели?
— Поручение… его величества… спросите… сами…
— А мы спросили. Пришлось, ведь вы как-никак не последняя фигура в имперской иерархии.
— И что же…
— Император не давал вам никакого поручения. — Лицо дознавателя нависает над моим так низко, что я могу рассмотреть все волоски на округлом носу. — Вы признаны виновным. И подлежащим искуплению.
Его голос звучит ласково, словно не оглашает приговор, а баюкает.
Раздается скрежет винтов, и моя голова поднимается вверх. Ненамного, но теперь я могу видеть свою грудь, выгнутую дугой. В бусины шейных позвонков стержнем вкручивается боль, только она больше неспособна меня побеспокоить, потому что я во все глаза смотрю, как к подреберью приближается загнутое крюком лезвие.
— Да обретет дух преступившего законы покой в забвении искупления!
Оружие палача прорезает кожу, разрывает плоть, подцепляет кости и тянет ребра вверх. По одной паре зараз.
37 
