22 
Монтальбано переключил программу. По «Свободному каналу», рупору левой оппозиции, выступал Николо Дзито, обозреватель, пользовавшийся самым большим авторитетом; он объяснял, что обычно ничто на Сицилии в целом и в Монтелузе в частности не меняется по существу, или mutatis mutandis, пусть даже барометр предвещает грозу. Он процитировал известную фразу из романа: менять все, чтобы не менять ничего[14], – и заключил тем, что Лупарелло и Кардамоне – это две стороны одной и той же медали и сплавляет их воедино не кто иной, как адвокат Риццо.
Монтальбано подбежал к телефону, набрал номер «Свободного канала», попросил Дзито: их с журналистом связывала некоторая симпатия, почти дружба.
– В чем дело, комиссар?
– Хочу тебя видеть.
– Дружище, завтра утром улетаю в Палермо, меня не будет по крайней мере неделю. Согласен, если я к тебе загляну через полчаса? Приготовь мне что-нибудь поесть, умираю с голоду.
Тарелку макарон с оливковым маслом и жареным чесноком всегда легко было сделать. Монтальбано открыл холодильник. Аделина оставила ему целую большую тарелку вареных креветок, хватило бы на четверых. Аделина была матерью двух осужденных преступников. Младшего брата арестовал лично Монтальбано три года назад, и тот еще сидел в тюрьме.
Когда Ливия приехала в Вигату в прошлом июле, чтобы провести с ним две недели, она, услышав эту историю, пришла в ужас:
– Ты что, сумасшедший? Она не сегодня так завтра решит тебе отомстить и подсыпет яду в суп!
– Но за что ей мне мстить?
– Ты же у нее сына арестовал!
– И что, я в этом виноват? Аделина прекрасно знает, что не моя вина, если ее сын такой дурак: сам дался в руки. Я действовал честно, без подстав и ловушек. Все было по закону.
– В гробу я видала вашу извращенную логику. Ты должен ее уволить.
– Но если я ее уволю, кто будет смотреть за домом, стирать мне, гладить, кто приготовит мне поесть?
– Найдешь другую.
– Вот в этом ты ошибаешься: такой хорошей, как Аделина, здесь больше нет.
Он уже ставил кастрюлю на огонь, когда зазвонил телефон.
– Мне ужасно неловко, оттого что я вынужден будить вас в этот час. – Это было вступление.
– Я не спал. С кем я говорю?
– Это Пьетро Риццо. Адвокат.
– Ах, адвокат. Поздравляю вас.
– С чем это? Если речь идет о чести, только что оказанной мне моей партией, уместнее были бы соболезнования. Я согласился, поверьте мне, только потому, что всегда останусь верен идеалам покойного инженера. Но вернусь к причине моего звонка: я должен увидеться с вами, комиссар.
– Сейчас?!
– Нет, не сейчас, конечно, но поверьте, ситуация щекотливейшая.
– Можно было бы завтра утром, но завтра утром же похороны? Вы, полагаю, будете очень заняты.
– И еще как! А также и после обеда. Знаете, наверняка останется какой-нибудь важный гость.
– И когда же?
– Ну, если подумать, мы все же сможем встретиться завтра утром, но пораньше. Вы в каком часу обычно приходите на службу?
– К восьми.
– В восемь было бы чудесно. К тому же речь идет о нескольких минутах.
– Послушайте, адвокат, именно потому, что у вас завтра утром будет мало времени, не могли бы вы хоть пролить свет на предмет разговора?
– По телефону?
– В двух словах.
– Хорошо. До меня дошли слухи, не знаю, насколько они соответствуют действительности, что вам был передан некий предмет, найденный случайно на земле. И мне поручено получить его обратно.
Монтальбано прикрыл ладонью трубку и прямо-таки зашелся от хохота, ну чисто ржущий жеребец. Он наживил на крючок Якомуцци историю о цепочке, и его хитрость прекрасно сработала, клюнула самая большая рыба, на которую он только мог надеяться. Но как удавалось Якомуцци оповещать всю округу о том, что отнюдь не всем должно было быть известно? Он что, использовал лазерные лучи, телепатию, магические ритуалы шаманов? Между тем адвокат кричал в трубку:
– Алло! Алло! Я вас больше не слышу! Что, разъединилось?
– Нет, простите, это у меня упал на пол карандаш, и я за ним нагнулся. До завтра, до восьми утра.
Как только раздался звонок в дверь, Монтальбано откинул макароны на дуршлаг и пошел открывать.
– Что ты мне приготовил? – спросил Дзито, входя.
– Макароны с чесноком и маслом и креветки с маслом и лимоном.
– Превосходно.
– Иди в кухню помогать. А я тебе тем временем задаю первый вопрос: ты можешь выговорить «щекотливейший»?
– Ты что, уже в детство впадаешь? Заставляешь меня мчаться сломя голову из Монтелузы в Вигату, чтобы спросить, могу ли я произнести такое-то слово? Это совсем легко.
22 
