очень нудно 
81 
Она улыбнулась. Что бы там ни было, но он ничего не заподозрил.
— Ты прав. — Она откинулась на спинку кресла, потягивая вино из бокала. — Прости.
Он осушил свой бокал и немедленно наполнил его.
— Знаешь, у меня из головы не идет тот сегодняшний старик, — сказал он после паузы, уставившись на красный виноградный сок в бокале. — Я так и вижу его перед собой, вижу, как осветилось его лицо, когда он декламировал Данте. Это было потрясающе.
— Лучше, чем картина на дарохранительнице?
Он ответил не сразу, словно воскрешая в памяти образ, проверяя впечатление. Потом дернул плечом.
— Знаешь, за время работы я столько Мадонн перевидал, что они для меня все на одно лицо. — Он сделал большой глоток, так, словно пил не вино, а воду, усталый, равнодушный.
— Не может быть!
Он растянул губы в улыбке.
— Ты права. Это не так. Но временами старинная живопись угнетает. Ведь плоть, которая служила художникам моделью, давно истлела.
— Вот почему тебя так тянет к живой плоти? Казалось, замечание это его не обидело и не удивило. Он лишь улыбнулся — улыбкой широкой и немного пьяной.
— Ага. Наверное. Очень похоже.
И когда он произнес эти слова, она поняла, что хочет спать с ним и что возможный обман и двойная игра в эту минуту значения не имеют.
Они вернулись в отель, она разделась, а он прошел в ванную.
Появившись, он увидел, как она, сидя на кровати, щелкает дистанционным пультом, переключая программы ночных каналов итальянского телевидения. Он плюхнулся на противоположную сторону постели, с протяжным стоном вытянувшись возле нее.
— Господи, я совсем с катушек долой, — сказал он, сопроводив эти слова долгим зевком, во время которого он протянул к ней руку и как бы невзначай провел ею по спине Анны.
Она обернулась к нему: он распластался поверх перины, и член его, уютно маленький, приготовившийся к отдыху, по всей видимости, совершенно не реагировал на ее присутствие рядом. Из недр шкафа в ухо ей вкрадчиво и настойчиво мурлыкал голос: «Не слишком изнуряй себя работой, хорошо? Помни, дорогой, что у тебя имеются кое-где и другие дела и обязанности!» О чем же еще мог говорить этот голос, как не о ней? Какой другой работой мог заниматься он здесь?
Поймав на себе ее внимательный взгляд, он лениво улыбнулся ей. Она легла обратно в постель рядом с ним. Неожиданно само их соседство показалось ей странным. Подобно Еве, вкусившей яблока, она вдруг устыдилась своей наготы. Хотелось встать, удалиться куда-нибудь, свернуться калачиком в одиночестве и заснуть. Но не меньше хотелось, чтобы он сделал движение ей навстречу, доказал ей, что, вопреки всему, она для него не только работа, но и объект желания.
Она щелкнула пультом, выключив телевизор. Минуту-другую они лежали молча. Щекочущим движением она провела пальцем по его груди.
— М-м... Приятно! — Он приоткрыл один глаз. — Ты очень красивая, — рассеянно пробормотал он и притянул ее к себе, заключив в кольцо своих рук, словно баюкая ребенка, и одновременно отвел ее ищущую руку.
— Ты меня хочешь? — спросила она, стараясь, чтобы это прозвучало лениво, как бы между прочим, но слова эти все равно повисли в воздухе, грубые, вызывающе откровенные.
Он лениво хохотнул, по-видимому, не почувствовав ни ее раздражения, ни страха.
— О, Анна... Хоть ты и прекрасна, как майская заря, боюсь, что на сегодня я пас. Тебе надо было хватать меня до второй бутылки. А сейчас меня так клонит в сон, что бороться с этим я не в силах. — Он теснее прижал ее к себе, словно крепость объятия была для них единственной целью и удовлетворением. — А утром будем завтракать в постели, хорошо?
Голова его свесилась набок, и почти мгновенно его дыхание стало ровным, а рука, обнимавшая ее, отяжелела и замерла. «И не слишком изнуряй себя, дорогой...» Слова эти были как колючая проволока: чем старательнее отцепляешь от себя колючки, тем сильнее впиваются они в кожу. Лежа в его объятии, она порылась в своей душе, пытаясь оценить размер полученной травмы. В сознание ветерком пахнуло воспоминание: первый момент после разрыва с Крисом.
Худшее уже случилось: мелодичный проигрыш, пока не взята трубка, и отповедь секретаря. После этого она десять дней таила в душе рану, пока не поняла, что рана начинает гноиться. Только тогда она решилась на звонок ему домой. Дома его не оказалось. Вместо него ей ответил автоответчик — она послушала, как его голос приглашал оставить сообщение для него и членов его семьи. Она сидела в мерцающей тишине, не в силах последовать любезному приглашению и оставить сообщение после сигнала. То были самые долгие сорок секунд в ее жизни. Она чувствовала то же, что чувствует ребенок, которому родители недодают чего-то существенного, жизненно необходимого для его душевного здоровья и развития; она не получила чего-то самого главного для организма, и вот сейчас ее вывернет наружу, прямо на пол.
81 
