очень нудно 
29 
– Должно быть, квисин-болотник, – устало сказал Хару. – Или лисица вышла на ночную охоту. Ну, Мотылек, ты все-таки добился своего. Тянул время, пока не стемнело. Пошли к храму, пока нас комары совсем не закусали.
Темнело очень быстро. Добирались до храма почти на ощупь. Хару зашел в свою хижину – на самом деле это была маленькая пристройка у задней стены храма, – принес оттуда жаровню и лампу, поставил их на пол. В храме сразу стало таинственно и уютно. В лампе плясал язычок пламени, отбрасывая длинные тени, приятно пахло горячим маслом и прогоревшими до звона углями. За соломенной занавеской зудели комары, стремясь пробраться внутрь, к теплу. Отсюда, изнутри, квисины казались Мотыльку совсем не страшными существами, даже хотелось крикнуть им с порога: «Заходите погреться на огонек!»
Хару тем временем достал из своего сундука несколько хрупких бумажных фонарей на деревянном каркасе, выбрал один, подлил масла в плошку и зажег внутри огонь. Фонарь он вынес на крыльцо и поставил там на верхнюю ступеньку. Мотылек знал, что в это самое время все жители Стрекозьего острова делают то же самое – зажигают у дверей фонари, чтобы души их умерших предков нашли дорогу домой. Там, на домашних алтарях, их ждет жертвенное угощение и записки с подробными просьбами позаботиться о детях, внуках и правнуках. Целых три дня будут гостить предки у живых, а потом вернутся обратно в подземный мир.
Бабушка Ута ставила у дверей три фонаря – для своего мужа и двоих сыновей, погибших на войне. В этот день она готовила их любимые кушанья и рассказывала Мотыльку истории об отце, которого тот никогда не видел, – какой он был лихой парень и удачливый рыбак. Для матери фонарика не ставили. Ута вообще почти никогда не заводила о ней речь. Только однажды сказала равнодушно, что она была чужачка и умерла совсем молодой. Мотыльку иногда казалось, что бабушка ее совсем не знала. А может, даже и не видела никогда.
– Ты будешь ставить фонари? – спросил его Хару.
– Конечно, – Мотылек взял один из фонарей, осторожно зажег в нем огонь, вынес на крыльцо и поставил рядом с дедовским. Несколько мгновений он постоял на крыльце, слушая, как в темноте верещат цикады. Сумерки быстро сгущались. Мотыльку казалось, что между могилами бродят прозрачные белесые тени.
– Для кого ты поставил фонарь? – негромко спросил Хару.
– Для мамы, – ответил Мотылек.
Шаман долго смотрел в сумрак.
– Она будет рада, что ты ее не забыл, – сказал он наконец. – Хоть ты даже имени ее не знаешь, она все равно придет. Слышь, Мотылек, – а давай дойдем до того места, где стена упала. Проводим солнце.
– Зачем?
– Так, что-то вдруг захотелось. А потом вернемся и будем пировать.
Идти было недалеко. Вымощенная плитами дорожка привела их на любимое место шамана – небольшой взгорок на краю «степи», где обвалилась часть стены. Они вышли вовремя – только-только успели увидеть самый край солнца, исчезающий в зловещих багрово-черных тучах.
– Завтра будет ненастный день, – сказал Мотылек, указывая на пламенеющие облака.
Хару не ответил. Он смотрел на закат. Несколько минут они стояли рядом и молчали, глядя, как багровые облака гаснут и становятся лиловыми, постепенно растворяясь в ночной черноте.
Зловещий закат пробудил в памяти Мотылька тревожные воспоминания.
– Мы сегодня видели в степи грибницу, – заговорил он. – Бабушка сказала, что это не к добру. Квисины нам дорогу заступили…
– Пустые суеверия. Человек умирает тогда, когда приходит его смертный час, и никакая грибница этот час ни приблизить, ни отодвинуть не сможет.
Мотылек поднял голову и поглядел на неподвижное, едва различимое в сумраке лицо деда. Шаман казался ему таким же вечным и естественно присущим миру, как сама священная роща, степь, мутная широкая Микава и луна в ночном небе.
– Дед, ты бессмертный? – неожиданно спросил он.
– Нет, – спокойно ответил шаман. – А надо?
– Ну… конечно, надо.
– А зачем?
– Как это зачем? Разве не все хотят жить вечно? В Нижнем мире страшно, там бесы…
– Я не хочу жить вечно, – ответил шаман.
– А я хочу, – с вызовом сказал Мотылек. – И буду.
Хару усмехнулся.
– Все дети считают себя бессмертными. Что-то в этом есть… какая-то маленькая часть правды…
Мотылек по голосу догадался, что шаман улыбнулся.
– Знаешь, когда я был ребенком, я помнил себя до того, как родился, – сказал Хару.
29 
