Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
42 
Напоив лошадей, отряд разделился надвое, устремившись вверх и вниз по Днепру, условившись, что бояре Батовы, буде не найдут татарских отметин до самого Донеца, станут нагонять Храмцова, а коли найдут — пошлют вестника и двинутся по следу. Однако столь сложный план не потребовался: вытоптанная поляна со следами кострищ и глубокими полосами от тележных колес оказалась всего в нескольких сотнях саженей выше, и боярин Сергей окликнул братьев просто голосом.
— Утром здесь стояли, — кивнул он на свежие конские катыши. — Дерьмо еще воняет.
— Так что, погоним? — Григорий подъехал ближе. — Коли за день верст на десять ушли, за час догоним.
— Коней в конец запарим, да и сами устали, — покачал головой витязь. — Не дело в сечу истомленными лететь.
— Не отпускать же нехристей!
— Нет, конечно. — Боярин Храмцов лихо упал с седла головой вниз и так же ловко выпрямился, сорвав травинку. Сунул ее в зубы. — Не спешат татары, не ждут погони. По всему видать, знали, куда шли. Деревни хотели похапать, да и уйти до сполоха. Покуда уцелевшие, схоронившиеся смерды до воеводы в Оскол вестника снарядят, пока дойдет, пока Дмитрий Федорович рать снарядит… Они в Диком поле и сгинут бесследно. Откуда ж им знать, что тут вы появились, и в тот же день по следу ринетесь?
— К чему ведешь, Сергей Михайлович?
— Коли по уму, — скусил витязь травинку, — на ночевку им у Литовской мельницы вставать удобно. Там и дорога накатанная, луг широкий, запруда еще уцелела — коней поить сподручно. И уходить оттуда кочевью по дороге ой как удобно. А она через Марьино пепелище и аккурат к Верблюжьим холмам ведет. Они там завтра вскоре после рассвета появятся. А мы верхом еще до заката поспеем. Там и отдохнем, туда и татары сами подойдут.
* * *
Фатхи-Гиззат, доглодав холодный бараний позвонок, кинул его в оставшийся от вчерашнего костра черный круг, после чего подошел к привязанной к колесу молодухе.
— Ну что, тюльпан, пошли на водопой? — рассмеялся он, развязал ей руки и накинул на шею петлю. — Давай, поторапливайся, тебя никто ждать не станет.
Он привел ее к запруде, где невольница, опустившись на четвереньки, напилась вместе с конями чистой воды, потом отвел к кустам шиповника и обождал, пока она, присев под кустом, не сделала свое дело. После этого он подвел ее к своей кибитке и привязал за руки к деревянному борту, продев веревку через сделанное именно для такого случая отверстие — к отверстию другого борта была привязана корова.
— В тюльпаны поиграем? — весело он предложил он.
Невольница промолчала, и он принялся задирать подол ей на голову.
Игру в тюльпаны показали ему татары из Арнаутской орды, когда они пять лет назад ходили в набег на Муром и налетели на селение, не успевшее получить весть о приходе извечного русского ужаса. Веселые кочевники тогда задирали подолы столь любимых русскими девками юбок и платьев выше головы и связывали там веревками, приматывая к запястьям рук. После этого пленницы начинали напоминать тюльпан, которыми каждую весну покрывается степь — большой бутон на высокой тонкой, гибкой ножке. Было очень похоже — вот только ножки сделанных ими цветов были белыми и имели весьма соблазнительные формы. Девки тыкались из стороны в сторону, ничего не видя, не в силах ни снять платья, ни опустить его вниз, ни хоть как то защититься — а они веселились, то подкалывая их ножами, то тиская за грудь или задницу, либо, когда возникало желание, пользуясь ими, как только хочется.
Весело было. А теперь в Казани сидит московский воевода, в Астрахани — московский воевода, за пойманную и попользованную русскую девку тебя в любой момент повесить могут, или виру взять. Невольники все по домам отпущены, новых взять негде. И остается или бежать с родных кочевий, или работать самому, своими руками, как последнему неверному.
Ударом ступни он раздвинул невольнице ноги, запустил туда ладонь, немного потискал, забавляясь ее вздрагиваниями и чувствуя нарастающее желание, потом приспустил штаны и резко вошел — всей силой, какой только мог. Полонянка уперлась руками в повозку, та сдвинулась немного вперед, а он долбил и долбил русскую девку, словно вымещая на ней обиду за отнятую вольготную, сытую жизнь, лихое веселье, достаток и свободу. Наконец напряжение взорвалось волной сладкой истомы. Он отступил от невольницы, подтянул и завязал штаны. Потрепал ее по белой щеке, стиснул податливую грудь — хороша девка! В Ор-Копе можно будет сменять на нее пару породистых жеребцов, а потом уйти в степь уже одному, со своим табуном.
42 
