очень нудно 
207 
— Кажется, ты до сих пор чего-то не понимаешь, — мягко ответил он. — Теперь ничего нельзя сделать. Каковы бы ни были твои цели и мотивы, ты дала толчок мощным силам. Теперь остается только сидеть и ждать, что из этого получится. Так же, как и всем остальным.
Он был потрясен, когда увидел, что в глазах Андраде засверкали слезы.
— Давай, давай, сыпь мне соль на раны, вонзай нож еще глубже! Мало тебе моих мучений? По-твоему, я недостаточно истекаю кровью?
Еще большее потрясение бедный Уриваль испытал, когда обнял ее.
— Я не привык видеть тебя беспомощной, — прошептал он, прижимаясь губами к ее светлым волосам с серебристыми прядями. — Это совсем не похоже на мою Прекрасную Даму…
***
Когда наступило лето, сады, с такой любовью разбитые и взлелеянные принцессой Милар, завяли. Водопад в гроте превратился в узкую струйку, пруд почти высох; лишь колючему кустарнику и мхам хватало того небольшого количества влаги, которое они получили весной. Но все же в знойном и молчаливом Стронгхолде еще оставался островок прохлады: им был грот, где Сьонед чаще всего проводила дни томительного ожидания.
Она приходила сюда совсем не для того, чтобы побыть одной. Крепость была пуста; в ней оставались только Сьонед, Тобин, Оствель, да еще Мирдаль и трое слуг. Остальные уехали — кто с Роханом, кто в Тиглат, а кто в Ремагев, сопровождая Сорина и Андри. Чего-чего, а одиночества в Стронгхолде хватало.
И не за воспоминаниями она приходила в грот. Как ни странно, Стронгхолд всегда казался ей пустым, когда в нем не было Рохана. Лишь он мог заполнить собой этот каменный мешок. Она разрывалась от тоски, по мужу и от того, что все здесь напоминало о нем. Эти разнородные чувства как нельзя лучше соответствовали ее внутреннему состоянию неустойчивого равновесия между безмятежностью и яростью.
Чаще всего Сьонед удавалось сохранить это равновесие, но когда ей не хватало сил, она шла в грот и считала каждый день беременности Янте, вычисляя, сколько же дней осталось до середины зимы, когда она вернется в Феруче.
Много, очень много раз она чувствовала прикосновение цветов Андраде и защищалась из последних сил, как учил ее Уриваль. О нет, она не боялась, что Андраде сможет поколебать ее решимость. Просто ревниво охраняла свое с трудом давшееся равновесие. Доводы и запреты леди могли кончиться тем, что Сьонед даром потратила бы на Андраде свою ярость, а она не могла себе этого позволить. Во всяком случае, до середины зимы, пока она не встретится лицом к лицу с тем, кто вызвал в ней эту ярость.
А потом была еще одна попытка контакта — коварное, мастерски выполненное сплетение, которое едва не сработало. Сьонед заставила себя уйти из залитого солнечным светом внутреннего двора, взяла лошадь и через полумертвые сады направилась к гроту. За несколько шагов до спасительных древесных крон она остановилась, очарованная внезапно раздавшейся музыкой. Лютня Оствеля пела так редко… От этих звуков на глаза Сьонед навернулись слезы. Считалось, что «Гонцы Солнца» неспособны к музыке; талант Мардима был редким исключением. Но Оствель, большую часть жизни прослуживший в Крепости Богини, а ныне занимавший должность сенешаля принцессы-фарадима, был одарен чувствительными пальцами и душой барда.
Он играл любимую мелодию Камигвен. При ее жизни это была веселая песенка, но после смерти жены Оствель замедлил темп и все чаще пользовался минорным ладом. Сьонед с болью и нежностью вспомнила смуглое лицо подруги, ее сверкающие глаза, улыбку, теплые цвета… Хотя принцесса отгородилась стеной от всех остальных фарадимов и Тобин оставалась в Стронгхолде единственной, кто принимал их послания, в этот миг Сьонед была полна воспоминаний о первом радостном сплетении солнечных лучей, об уроках и домашних заданиях, которые делала вместе с Ками. Как они были молоды, как Мотели проявить свои способности, как волновали их чудеса, увиденные во время путешествия с солнечным лучом, как они были поражены собственным умением… Сьонед вспоминала,. вспоминала, и этот порыв открыл ее душу и разум солнечному свету.
Она чувствовала цвета музыки: сапфир и бриллиант, топаз и аметист, перемежавшиеся пульсирующими серебряными тенями. Сьонед откинула голову, подставила лицо солнцу и закрыла глаза, наблюдая, как ее собственные цвета образуют рисунок, который затем использовался, чтобы сплести световую нить… Но цвета лютни были странно настойчивыми: сначала рассыпавшиеся в беспорядке, они вдруг сложились в четкий спектр, как будто принадлежали живому существу, а не струне и дереву.
207 
