25 
— Сам-то ты куда идешь, Даниил Федорович? — поинтересовался Варлам, осушив свою чашу.
— Дык, передышку братьям твоим добывать, — развел руками гость. — Ведомо государю нашему стало, что повелением султана турецкого, хан Сахыб-Гирей сбирается идти Терек воевать, селения русские там снести, рабов на галеры османские набрать, племена тамошние истребить. А поскольку все князья черкасские, кабардинские и жженские уже лет десять, как крест Ивану Васильевичу на верность целовали и в холопы к нему сами просились, повелел мне государь на их защиту идти, и его именем охотников по пути сбирать. Не желаешь со мной отправиться, Варлам Евдокимович? Басурман порубим, ясырь возьмем, дуван с казаками подуваним. Чем крепче по нехристям летом вдарим, тем менее охоты у них останется осенью сюда приходить.
— На басурман пойти? — Варлам покосился на сидящую рядом супругу. — Что скажешь, Юленька?
— Два месяца прошло, как в степь ходили — вздохнула боярыня. — Мало? Усадьбу всю на меня одну на лето бросить хочешь?
— Два месяца? — моментально насторожился гость. — Куда?
— Разъезд степной, оскольского воеводы, лагерь татарский заметил. Странными стали басурмане в последние годы, Даниил Федорович. Ранее в весеннюю распутицу никогда в набег не ходили, зимой по своим кочевьям сидели. Даже стражу, бояре здешние сказывают, никогда зимой и по весне не выставляли. Но ныне начали. Вот и привез боярин Храмцов, что в дозор ходил, весть, что стоят татары за Изюмским бродом и вроде ждут чего-то. Мы тогда волость исполчили государь стрельцов от Тулы прислал. Ну, в степь пошли, да лагерь тот снесли в корень, со всеми нехристями. Юля моя тоже двух басурман на стрелу взяла, — не утерпев, похвастался Батов.
— Поведали мне в Москве, — недоверчиво покачал головой гость, — зимой в степи не вы татар, а они стрельцов побили.
— Было, — признал Варлам. — За беглыми татарами стрельцы погнались… И случилось что-то. Немногие живыми пешие дошли, и странное про сечу минувшую сказывали.
— Слышал, — кивнул дьяк. — Вести про колдовство басурманское мне также проверить надлежит. Сам-то что думаешь, боярин?
— Думаю, побили их татары, — ответил Батов. — Вот со страху и померещилось лишнего.
— Вот и я так думаю, — согласился боярин Адашев. — Однако же священника и знахаря чухонского с собой прихватил. Может, и пригодятся… — доев пряженец, гость потянулся к расстегаю с грибами. — Так что, Варлам Евдокимович, пойдешь со мной татар бить? Отпустишь мужа со мной, боярыня?
— Ты знаешь, Даниил Федорович, — оправила Юля воротник на черной шелковой блузке с вышитой на ней золотой нитью драконом, — в тех землях, откуда я родом, девушки не любят выходить замуж за мужчин, мужским делом занимающихся. Ты, говорят, в любой из дней домой можешь не вернуться, голову сложить, а мне потом одной оставаться. Дети сироты, сама без ласки. Судьбы такой не хотят. Только здесь я поняла, что русских мужей иных и не бывает. Коли службы ратной страшишься, коли за родину живота класть не хочешь — значит, не русский ты человек. Раб безродный. Посему мужа службой государевой или порубежной никогда не попрекаю. Однако же лук мой, и опыт воинский позволяют требовать для себя иное. Хочешь в поход идти — бери меня с собой.
— Да как же так, Юленька?! — растерялся Батов. — Сейчас же не зима, май заканчивается. Смерды репу только начинают сажать. Куда сейчас нам обоим? А хозяйство как же?
— Про хозяйство вспомнил? — прищурилась Юля. — Ты лучше вспомни, что просил, когда замуж выйти просил?
— Что?
— Десять сыновей тебе родить ты просил. Где я их тебе возьму, если ты что не месяц, из постели семейной в луга удрать норовишь?
Сидящие за столом бояре грохнули оглушительным хохотом. Дьяк Адашев, тоже смеясь, поднял руки:
— Все, молчу. Сыновья — это дело такое, что никаким ясырем не заменишь. Это дело никакому приказчику доверить нельзя. Только самому.
— Вот так, — поднялась из-за стола Юля. — Тогда я пойду, на счет горячего распоряжусь. И чтобы рыбу копченую и соленую принесли, а то блюда уже опустели…
* * *
Разумеется, дьяк Даниил Федорович Адашев, как и все государственные люди, бессовестно лгал. Ни на какой Терек он не пошел. Спустившись вдоль Оскола до Купеческого брода, он пересек реку и скорым маршем двинулся к Дону, затем вниз по течению до Калачевского волока, возле которого, ввиду окруженного тыном острога атамана Михаила Черкашенина и остановился на целую неделю, давая роздых людям и лошадям.
25 
