Последние отзывы

  72  

Олега пихнули обратно за дверь, и он вернулся в свой угол, сел на прежнее, еще не успевшее остыть, место. Где-то через полчаса внутрь ступил стражник с ятаганом, поставил на ближний к двери топчан миску с кашей, кувшин. Спустя несколько часов заглянул снова, с очередной порцией, и озадаченно замер, увидев предыдущую посудину нетронутой. Ушел. Очень скоро он вернулся вместе с Махмудом и тяжело дышащим хозяином.

— Не ест! — со всех сторон осмотрел миску толстяк. — О Аллах, за что ты напускаешь на меня таких дикарей, что готовы сдохнуть, лишь бы разорить меня на лишние двадцать динаров? Тупая лесная свинья! — Он побежал к Середину: — Тупая лесная свинья, ты отчего не кормишься? Как это на их языке? Кушайте милостиво… Махмуд, неси миску. Кушайте милостиво… Может, он боится? Видит дорогую кашу и думает, что это не для него? Может, боится, что накажут? Урус, можно… Ам, ам, ам. Можно. Еда! Счастье! Цивилизация! Тупая овца! — Торговец схватил миску и ткнул Олегу прямо в лицо: — Жри, обезьяна безволосая! Якуб, запихни это ему в пасть. Может, тогда поймет.

— Махмуд, давай… — Стражник, чуть отодвинув хозяина, вогнал большой и указательный палец Олегу в щеки, вынуждая открыть рот, а слуга принялся запихивать внутрь рис. Очень скоро он набил Середину рот так, что аж щеки раздуло. Белей-паша бегал сзади и громко предупреждал:

— Зубы, зубы не выбейте! Беззубого за больного примут, вдвое в цене упадет.

— Он не глотает, господин, — выпрямился слуга. — Как говорят мудрецы, всего один мальчик может привести осла на водопой, но даже целая армия не в силах заставить его пить.

— Ты у меня поумничай еще! — Толстяк треснул Махмуда кулаком по плечу. — Может, это для него запретная пища? Кто их, дикарей лесных, знает? Я ведь тоже свинину под страхом смерти жрать не стану. Тупые безмозглые существа со своими языческими суевериями. Махмуд, сбегай к Айре, пусть даст… Ну, пусть курагу даст. Нет, стой. Он не знает, что это. Может испугаться… О, проклятье, двадцать динаров! Пусть даст рыбу. Ну, что от моего обеда осталось.

Пользуясь тем, что его отпустили, ведун наклонился и выплюнул рис обратно в миску.

— Плетей ему дать надобно, — посоветовал стражник. — Тоды враз вразумится.

— Нельзя, Якуб, нельзя. Коли на теле следы плетей останутся, любой покупатель враз поймет, что раб непослушный, что наказывать часто приходится.

— Раскаленным железом прижечь. Где-нибудь в незаметном месте.

— Где на теле незаметное место найдешь? Его же осматривать станут, за глаза и зубы не возьмут.

Грохнула дверь, к хозяину подбежал Махмуд:

— Вот, голову она сварила. Там мяса немного осталось.

— Дай ему.

Слуга толкнул пальцем Олегу нижнюю челюсть, запихнул за зубы ломтик рыбы, присел, глядя на горло:

— Не глотает.

— Та-ак… — задумчиво почесал подбородок Белей-паша. — Ну, коли ходить пару дней не сможет, так беда не велика. Всё едино толку с него нет. Якуб, тащите его на двор, киньте на живот к пруду, задерите на бортик ноги, да отлупите палками по подошвам так, чтобы в брюхе отдалось. Бейте, пока есть не начнет. Только не до крови, чтобы шрамов не было. Давайте, работайте!

Назад ведуна приволокли, когда уже стемнело. Ходить он действительно не мог — после многочасового избиения ноги ничего не чувствовали до колен. Махмуд поставил в изголовье топчана миску кураги и кувшин с водой:

— Надумаешь — брюхо набить тебе хватит.

Но Олег при взгляде на еду опять вспомнил мертвый взгляд Даромилы и отвернулся.

Новый день ведун провел у пруда, с задранными на край ступнями. Возле лица его стояли две миски — с водой и розовато-оранжевой, полупрозрачной курагой. Белей-паша несколько раз, переставляя русские слова, повторил, что, если он хочет избежать наказания, то должен всё это съесть и выпить, после чего дал знак слугам. Они лупили пленника по ступням около получаса, потом куда-то ушли. Вернувшись, глянули в миску, опять начали стучать по ступням. Затем их послали по каким-то делам, но вскоре они вернулись, взялись за палки, опять ушли…

Олег же лежал, глядя на светлую полоску под створками ворот, и ждал. Во рту у него было сухо, как в пустыне, язык не шевелился, мысли тоже путались. В животе поселилась и никуда не уходила острая резь, сердце, несмотря на жару, стучало через раз. Это означало, что скоро уже конец. Скоро. Совсем скоро… И наконец он увидел, как от ворот двора к нему идет Мара, прекрасная, как ангел избавленья. В этот раз ее волосы были аккуратно собраны на затылке и заколоты золотой шпилькой с двумя рубинами, платье было бархатное, алое, которое плотно облегало стройное тело, совершенно не соответствуя здешним модам. Богиня смерти обошла Середина, присела на край пруда и вскинула руку, над которой закружился золотистый вихрь, превратившийся в костяную чашу с тонкой золотой полоской по краю.

  72