103 
— Покажи, покажи, — принялись уламывать монаха остальные сваты, но отец Никодим твердо стоял на своем:
— Не покажу!
— А купцу нашему редкостному покажешь? — сделал хитрый и неожиданный ход Зализа.
— Купцу вашему?.. — надолго задумался иеромонах, а потом резко и размашисто махнул рукой, — И-эх, была не была. Привози купца своего послезавтра к полудню, покажу товар редкостный, товар красочный, товар дорогой! Покажу!
— А теперь, гости дорогие, — выступила Зинаида. — Не желаете ли угоститься с дороги, чем Бог послал?
— Отчего же не угоститься, — кивнул Зализа, поднимаясь со скамьи, — от Божьего дара отказываться грех.
Поскольку в Северной Пустоши уже больше полумесяца стояла жара, стол накрыли на улице, под навесом, толпа отхлынула туда. В сутолоке Картышеву наконец-то удалось поймать Зализу за локоть:
— А Росин где, Семен Прокофьевич?
— В Москве остался, — оглянулся опричник. — Да ты не беспокойся за него, Игорь Евгеньевич. Муку он, конечно, прошел, но опосля государем обласкан был. А для избавления от неудобствий, со слабостью связанных, дал царь ему боярыню Анастасию, вдову Салтыкову в услужение. И живет сейчас Константин Андреевич в Москве, в боярских палатах, в полном удобстве и удовольствии.
— Что еще за Салтыкова? — навострил уши Картышев, услышав знакомую со школьных учебников фамилию.
— Анастасия, из рода Телибеевых. С хорошим приданым за боярина Салтыкова, ко двору близкого, замуж вышла. А боярин возьми, да после свадьбы через неделю с коликами свались. Четыре дня в жаре метался, да на пятый преставился. Так она соломенной вдовой и осталась: и женой побыть не успела, и перед Богом супругами заделались.
— Аппендицит, что ли?
— Колики брюшные. Дядья Салтыковские уже подступать стали, в монастырь отправить хотели, да добро изрядное, без пригляда оставшееся, себе отписать, но теперь притихнут. Коли государь на нее внимание обратил, безобразничать не рискнут…
Они вышли за ворота, и Зализа обратил внимание на однообразно одетых пленниц:
— Вы полонянок-то как, обрюхатили? — деловито поинтересовался он.
— Дык… — запнулся Игорь. — Мы как-то…
— А что же? — отказался понимать его смущение Зализа. — Бабы завсегда должны рожать детей. Полонянки — холопов, жены — бояр. А коли не нужны никому: так и продать их татарам, те баб пользовать мастера.
— Почему не нужны? — покачал головой Картышев. — Нужны.
— А коли нужны, ты собственность свою на нее покажи. Хочешь, к ноге привяжи, хочешь, спать рядом клади, хочешь, кольцо на палец одень. Но беспризорных девок быть не должно, срам это. Или пусть вам детей рожают, или татарам, — повторил свою угрозу опричник. — А в монастырь отдавать я их не собираюсь. Убытки это одни.
— Ты, Семен Прокофьевич, прямо как на скотину на них смотришь! — не выдержал Картышев. — «Брюхатость», «опорос»!
— А тебе коли не нравится, — внимательно посмотрел ему в глаза Зализа. — Выбери, кто человеком быть достоин, да под свою защиту возьми. А без мужа, что защитить, приласкать, наказать, али поддержать завсегда может, баба скотина и есть.
— Женщина тоже человек, такой же равноправный, как и мы. У нее тоже разум, тоже честь есть, — попытался утвердить свою мысль Игорь, но опричник только рассмеялся в ответ:
— А коли я любую из них опрокину сейчас, да подол задеру, где ее разум и равноправие будет? У бабы честь есть, пока она под защитой отца своего состоит, мужа, али детей возмужавших. Вся ее честь, все равноправие в мужчинах, что рядом живут, хранится, и нигде более.
* * *
Юля вернулась из леса близко к полуночи, благо летние дни в Северной пустоши стоят долгими, и сумерки наступают поздно. Медведя ей завалить не удалось, но на поясе висели двое длинноухих, а за плечами — небольшой кабанчик. Сваты к этому времени уже давно уехали, захмелевшие одноклубники разошлись по избам, Андрей Калтин и Коля Берзин по поручению отца Тимофея рванули на лодке к Порожку, в ближайшую купеческую лавку, за водкой, и только пара полонянок, негромко переговариваясь, домывала котлы.
Юля угрюмо дошла до кухни, кинула добычу на стол, сама усаживаясь на лавку:
— Вот, разделайте завтра в общий котел. И пожрать что-нибудь дайте, а то жвачка вяленная в зубах навязла.
Полонянки всплеснули руками, метнулись к центральному двору. Лучница проводила их недоуменным взглядом, покрутила пальцем у виска и принялась сама шарить по горшкам в поисках остатков общего ужина. Вскоре ей удалось обнаружить тушеное мясо — она тут же отвалила себе изрядную порцию в уже помытую деревянную плошку и вытащила из заднего кармана брюк алюминиевую ложку, оставшуюся с далекого двадцатого века.
103 
