104 
Со стороны двора показалась изрядная делегация, во главе которой бежали пленницы, а за ними шествовали отец Тимофей, Игорь Картышев, семенил Миша Архин, позади поспешала Зина и Тамара.
Теперь Юля встревожилась всерьез, замерев с поднесенной ко рту ложкой, но во здравом размышлении мясо в рот все-таки переправила, решив, что в желудке пользы от него станет больше.
— Дочь моя, — прокашлялся, подступив, иеромонах. — Весть я принес для тебя важную и благую…
— Вы так смотрите, — не выдержала девушка, — словно меня из олимпийской сборной опять поперли.
— Какая сборная! — закричал Картышев. — Сваты приезжали! Тебя Варлам Батов замуж берет.
— Что, опять?! — бросила Юля ложку. — Да пошел он в задницу! Не нужно мне никакого Батова! Да зарасти оно пшеном!
— Как это зарасти?! — рыкнул отец Тимофей. — Я уже согласие дал!
— Вот ты за него замуж и иди! А мне этот Варлам уже вот так, — Юля чиркнула себя пальцем по горлу. — То иди, то тикает, то опять иди!
— Да он не тикал от тебя, дура! — протиснулся вперед Архин. — Он сватов помчался посылать! За сватами! Поняла?
— Не пойду я за этого белоглазого, — фыркнула Юля уже не так уверено. — Не хочу!
— Как это не пойду! — опять подал голос монах. — Я здесь Господом тебе заместо отца поставлен! Да как ты мне перечить смеешь! — он со всей силы грохнул кулаком по столу, а другой протянул вперед висящий на груди тяжелый крест. — Прокляну! От Церкви отлучу! С глаз прогоню навеки! А ну, смири гордыню немедля и отвечай с покорностью: пойдешь по воле моей и Господней за сына батовского Варлама?! Пойдешь, охальница, али воле отцовской перечить посмеешь?!
— Сейчас она даст ему в глаз, — подняв брови, предсказал Миша Архин.
Но Юля в наступившей тишине смиренно вздохнула:
— Ну, коли так… Тогда, конечно, пойду, — и губы ее расползлись в глупой бессмысленной улыбке.
* * *
К полудню третьего, с визита сватов, дня Каушта вымерла: только легкий дымок вился над трубой стекловарни, разбрелись по загонам без присмотра коровы и свиньи, не стучали в лесу топоры, а при звуках бубенцов со стороны дороги и возящиеся на кухне женщины присели за плиту, прячась от посторонних глаз. Отец Никодим, в накинутом поверх рясы овчинном полушубке, Игорь Картышев, Зина — да почти все одноклубники притаились во дворе за запертыми воротами. Бубенцы стихли, и вскоре послышался громкий стук.
— Кто там? — грозно спросил монах.
— Проезжие люди добрые, — откликнулись из-за ворот.
— Что надо?
— С дороги мы сбилися, хозяева! Впустите обогреться.
— А откуда вы, проезжие?
— Сами мы из земель дальних, неведомых. Стоят там горы невиданные. Орел десять дней ввысь летит, до вершины не долетает. Промыты там овраги невиданные. Как камень бросишь, три года до дна самого летит. А купцы там какие, заглядение. Какой товар не предложи, завсегда покупают, о цене не спрашивают.
— Хороши купцы, нечего сказать, — покачал головой иеромонах. — На таких, вестимо, хоть одним глазком, но поглядеть потребно. Отворите ворота!
Створки разошлись, и одноклубникам стала видна довольная физиономия Зализы.
— Проезжие, чай, передрогли с холоду-то, — забеспокоился отец Тимофей. — Зинаида, налей им сбитеньку горячего с дороги.
Женщина, кивнув, сняла с бочки с питьевой водой ковш и из привезенной накануне крынки до краев наполнила крепкой яблочной водкой. Зализа, продолжая сиять, как начищенный умбон, поднес корец ко рту, сделал глоток — глаза его мгновенно округлились, но старший сват устоял и мужественно осушил емкость до дна.
— Ах, хорош сбитенек у хозяев, — заговорил он голосом, ставшим низким и бархатистым. — Может, и товары ваши столь же хороши?
Иеромонах не ответил, следя, как поведут себя другие сваты. Испытание выдержали все, а потому отец Тимофей благожелательно кивнул:
— А что, и товары у нас есть дорогие. Заходите, гости, в амбар, все вам покажу…
Правда, повел он осоловевших от выпитого сватов не в сарай, а в дом, где в большой комнате сидела, повернувшись лицом к стене, Юля, в новгородском вышитом сарафане и прикрыв голову платком.
— У-у, хороша так хороша, — Зализа зашел с одной стороны, с другой, норовя заглянуть под платок. — Ах глаза, какие глаза! Прямо самоцветы самаркандские, а не глаза!
— А губы какие?! — взвыл боярин Иванов, заходя с другой стороны. — Ну чистый яхонт!
104 
