135 
Арриано Грихальва стоял в Галиерре и с отвращением смотрел по сторонам. На смену классическим линиям и ослепительным, белоснежным стенам картинной галереи пришел модный в последнее время стиль Синны: множество выкрашенных черной краской и разрисованных ядовитыми драконами стульев с тощими ножками, столики, заставленные безобразными вазами, расписанными агатовым лаком, — одним словом, восточная экзотика. А хуже всего омерзительные, кричащие обои с золотыми листьями — на их фоне терялись шедевры.
Картины тоже расположены совсем не так, как раньше. Прежде каждое значительное произведение, будь то “Договор”, “Рождение”, “Смерть” или “Бракосочетание”, имело свое собственное место; теперь же картины висят вплотную другу к другу, между ними невозможно просунуть даже ладонь, сколько ни старайся. Все это скорее напоминает кладовую, чем картинную галерею. Неужели они все ослепли? Мечелла по крайней мере дурным вкусом не отличалась. Ее сыну повезло гораздо меньше.
Арриано, тяжело опираясь на трость, проковылял вперед. Его телу исполнилось пятьдесят три года. Он хорошо им попользовался, лучше, нежели можно было надеяться вначале, но его время подходит к концу. Костная лихорадка поразила руки.
В уголке, выходящем прямо в парк, устроился рисовальный класс Грихальва; сегодня утром на занятие привели небольшую группу мальчиков и нескольких девочек. А он пришел, чтобы в последний раз взглянуть на своего преемника.
Арриано остановился перед великолепной картиной Верховного иллюстратора Риобаро “Венчание Бенетто I и Розиры делла Марей”. Матра Дольча! Эти кретины засунули ее под самый потолок и окружили сборищем малозначимых “Договоров”, которые грубо вторглись в изящество линий соединенных рук Бенетто и Розиры. Риобаро совершенно сознательно отвлекал внимание зрителя от простого, невыразительного лица невесты, вложив свое непревзойденное мастерство и идеальное чувство цвета в изображение изумрудного шлейфа платья, изысканными складками ниспадавшего на ступени алтаря.
От такого оскорбления Арриано аж весь затрясся. Осторожно ступая, он добрался до скамьи и медленно опустился на нее. У него болели все суставы. С трудом открыл путеводитель.
Толстые листы были украшены по краям золотыми розочками. Какая возмутительная пошлость! Он быстро пробежал глазами имена герцогов, а потом Верховных иллюстраторов. Неужели в этой галерее нет никакого порядка, неужели все так страшно изменилось? Что они сделали с портретом Сааведры?
И тут он вздохнул с облегчением. Портрет по-прежнему висел на почетном месте, отведенном ему Мечеллой после смерти Арриго, — возможно, в качестве назидания сыновьям.
Пытаясь отыскать упоминание о работах Риобаро, он старательно разглядывал крошечные буковки, выведенные каллиграфическим почерком. За последние двадцать лет экспозиция выросла вдвое. Может быть, Великий герцог Ренайо хотел показать всем, что у него самая большая коллекция живописи, какой когда-либо владели коронованные властители.
Его взгляд остановился на названии, вычеркнутом черными чернилами. “Рождение Коссимы”. Что сталось с этим произведением?
Будьте прокляты хорошие манеры! Арриано принялся изо всех сил стучать тростью по полу. Тут же примчался помощник кураторрио, откормленный белокожий юноша. Да, они всегда спешили на зов обладателя Чиевы до'Орро.
— Посол, как вы себя чувствуете? Вам что-нибудь угодно? Что этот тип может понимать в живописи? У Арриано дрожали руки, когда он показал на вычеркнутое название.
— Моя.., картина Гуильбарро Грихальва “Рождение Коссимы”. Что все это значит?
— Ах, “Рождение Коссимы”…
Странно было видеть этого молодого человека смущенным.
— Ее забрали, чтобы привести в порядок?
— Нет, Посол. В прошлом месяце были именины у одного из юных господ. Дона Рохарио, если вам угодно.
Ему не было угодно, и его абсолютно не занимали щенки Ренайо.
— Он ее попросил.
— Попросил?
— Дон Рохарио постоянно торчит здесь. Мы даже иногда шутим по этому поводу. Он очень любит живопись. И берет уроки у Кабрала Грихальвы. Великий герцог пообещал, что на двенадцатый день рождения позволит ему выбрать в Галиерре картину и повесить у себя в спальне.
Испорченный двенадцатилетний молокосос повесил у себя в спальне один из его шедевров, и теперь никто не может восхищаться выдающимся произведением, как оно того заслуживает! Матра Дольча!
135 
