очень нудно 
103 
— Я наверняка ошибся, сочтя, что третья девушка уже выбрана.
— Почему?
— Я думаю, убийца остановила свой выбор на Ретанкур.
— Это абсурд, — Ноэль прервал на секунду свое круговое движение.
— Почему? Она отвечает требованиям рецепта.
В темноте Ноэль посмотрел на Адамберга:
— В том случае, если Ретанкур девственница.
— Думаю, так оно и есть.
— А я не думаю.
— Вы единственный так считаете.
— Я не считаю. Я знаю. Она не девственница. Отнюдь.
Ноэль сел на скамейку, довольный собой. Теперь пришла очередь Адамберга наматывать круги вокруг фонтана.
— Ретанкур не любит откровенничать, — сказал он.
— Пока собачишься, многое узнаешь друг о друге. Она не девственница, и все тут.
— Следовательно, третья дева существует. Где-то. А Ретанкур поняла что-то, чего мы не поняли.
— А пока мы поймем, что она поняла, много воды утечет.
— Ларибуазье считает, что все функции восстановятся у нее не раньше чем через месяц.
— Лавуазье, — поправил Ноэль. — Для человека нормального телосложения нужен месяц, а Ретанкур и недели хватит. А прикольно, что наша с вами кровь циркулирует в одном теле.
— Плюс кровь третьего донора.
— А чем занимается третий донор?
— У него стада быков, насколько я понял.
— Гремучая смесь получится, — задумчиво проговорил Ноэль.
Сколько раз ни закрывал Адамберг глаза, лежа в холодной гостиничной кровати, он неизменно видел себя с перевязанной жгутом рукой рядом с Ретанкур и пытался вновь уловить головокружительный ход своих мыслей в затуманенной после переливания голове. Крашеные волосы, живая сила девы, рога козлика. В самой сердцевине этого клубка надрывался сигнал тревоги и никак не желал замолкать. Тревога была как-то связана с кровью, которая перетекала из него в Ретанкур, чтобы вновь запустить сердце и вырвать ее из объятий смерти. И само собой, с волосами девственниц. Но что там делал козлик? Тут комиссар вспомнил, что рога козлика — не что иное, как спрессованные волосы, или, с точностью до наоборот, волосы — всего лишь расслоившиеся рога. Что в лоб, что по лбу. И дальше что? Об этом он подумает завтра.
LII
Перезвон церковных колоколов разбудил Адамберга в полдень. «Кто поздно встает, тому Бог не подает», — говорила мама. Он тут же позвонил в клинику и выслушал обнадеживающий доклад Лавуазье.
— Она разговаривает?
— Она наконец заснула и проспит еще долго, — ответил врач. — Напоминаю вам, что у нее еще и черепно-мозговая травма.
— Ретанкур говорит во сне.
— Да, время от времени она что-то бормочет. Ничего интересного. Не заводитесь.
— Я совершенно спокоен, доктор. Мне просто надо знать, что именно она бормочет.
— Да все одно и то же. Известные стихи, вы их знаете.
Стихи?
Может, Ретанкур снится Вейренк? Или он и ее заразил своим стихоплетством? Он что, собрался всех женщин у него увести?
— Какие стихи? — недовольно спросил Адамберг.
— Корнеля, ну эти, которые все знают: «Ведь всех ее надежд свершеньем стать бы мог /Лишь горький ваш конец, истомы тяжкий вздох!» [13]
Единственные два стиха, которые Адамберг тоже помнил наизусть.
— Это совершенно не в ее стиле, — заметил он. — Она правда это шепчет?
— Если б вы только знали, что несут люди под действием нейролептиков или под наркозом. У меня сущие розанчики так матерились, что уши вянут.
— Она матерится?
— Я вам сказал, что она читает Корнеля. Ничего удивительного. Как правило, в этом состоянии на поверхность выплывают воспоминания детства, в основном школьные. Она просто повторяет заученные когда-то строки, вот и все. Один министр за три месяца, что у меня тут в коме пролежал, продекламировал наизусть все учебники первого класса и таблицы вычитания, от корки до корки. Ни разу не сбился.
Слушая врача, Адамберг не сводил взгляда с весьма уродливой картины над кроватью, изображающей лесной пейзаж с косулей и ее детенышем под сенью густой листвы. «Самка с приплодом», — сказал бы Робер.
— Я сегодня вернусь в Париж, — сказал врач. — Она вполне может выдержать переезд, я возьму ее с собой в машину «скорой помощи». Если что, вечером мы будем в больнице Сен-Венсан-де-Поль.
— Зачем вы ее увозите?
— Я ее больше от себя не отпущу, комиссар. Этот случай войдет в анналы.
Адамберг повесил трубку, по-прежнему не спуская глаз с картины. Вот он, спутанный клубок из живой силы дев и креста в вечном древе. Словно во власти гипноза, он долго еще смотрел на косулю с потомством, уловив наконец ускользавший от него до сих пор элемент головоломки. В свином пятачке есть кость. В кошачьем пенисе есть кость. Если он не ошибается, как ни парадоксально это звучит, в сердце оленя тоже есть кость. Кость в форме креста, которая приведет его прямиком к третьей девственнице.
103 
