LI

Перед входом в клинику, словно бросая вызов унылому бетонному пейзажу, разбили небольшой скверик, который всем своим видом говорил, что цветочки и листочки еще никогда никому не помешали. В своих бесконечных хождениях туда-сюда Адамберг заприметил этот оазис доброй воли размером в пятнадцать квадратных метров, с двумя скамейками и пятью кадками вокруг фонтана. Было два часа ночи, и Адамберг, которого вернули к жизни, накормив и накачав сахаром, отдыхал под журчание струй. Он знал, что средневековые монахи еще раньше него догадались использовать этот благотворный звук в успокоительных целях. После того как Ноэль завершил переливание, они встали по обе стороны кровати Ретанкур, уставившись на ее массивное тело, словно наблюдали за опасным химическим опытом.

— Пошло, — говорил Ноэль.

— Еще нет, — отвечал врач.

Время от времени нетерпеливый Ноэль зачем-то дергал Ретанкур за руку, надеясь, видимо, ускорить процесс, взболтать кровь, запустить систему, завести мотор.

— Ну, блин, давай, толстуха, — бормотал он, — пошевеливайся, черт побери.

Ноэля буквально трясло, он сновал вокруг кровати, ни на секунду не прекращая говорить и жестикулировать, растирал ступни Ретанкур, чтобы согреть их, потом руки, проверял капельницу, теребил ей волосы.

— Это ничего не даст, — не выдержал наконец Лавуазье.

Монитор показал ускорение сердечного ритма.

— Наконец-то, — сказал врач, словно объявляя о прибытии поезда.

— Ну, толстуха, жми, — повторил Ноэль, наверное, в десятый раз.

— Будем надеяться, — сказал Лавуазье с невольной грубостью медика, — что она не проснется идиоткой.

Ретанкур с усилием открыла глаза, обратив пустой голубой взгляд к потолку.

— Как ее зовут? Имя? — спросил Лавуазье.

— Виолетта, — сказал Адамберг.

— Как цветок, ^[12] — подтвердил Ноэль.

Лавуазье присел на кровать, повернул к себе лицо Ретанкур и схватил ее за руку.

— Вас зовут Виолетта? — спросил он. — Если да, то моргните.

— Ну, толстуха, — сказал Ноэль.

— Не подсказывайте, Ноэль, — сказал комиссар.

— При чем тут это, подсказывайте — не подсказывайте, — измученно сказал врач. — Она должна понять вопрос. Замолчите вы, черт побери, дайте ей сосредоточиться. Вас зовут Виолетта?

Прошло секунд десять, пока Ретанкур совершенно очевидно моргнула в ответ.

— Она понимает, — сказал Лавуазье.

— Конечно, понимает, — отозвался Ноэль. — Вы потруднее ничего спросить не можете?

— Это и так достаточно трудный вопрос для тех, кто возвращается с того света.

— Мне кажется, мы тут лишние, — сказал Адамберг.

В отличие от комиссара Ноэль не способен был вслушиваться в журчание фонтана. Он ходил взад-вперед, словно зверь в клетке, и Адамберг, глядя на него, подумал, что скверик напоминает арену цирка, подсвеченную снизу синими лучами прожекторов.

— Кто вас предупредил, лейтенант?

— Эсталер позвонил из ресторана. Он знал, что я универсальный донор. Этот парень все про всех помнит. Кто кладет сахар в кофе, какая у кого группа крови. Расскажите, как все было, а то у меня концы с концами не сходятся.

Перескакивая с одного на другое, Адамберг обрисовал недостающие Ноэлю элементы общей картины, начиная с того момента, как тот ушел полетать с чайками. Как ни странно, будучи примитивным позитивистом, лейтенант дважды заставил его повторить рецепт из «De Sanctis reliquis», резко воспротивился идее Адамберга отказаться от поисков третьей девственницы и ни разу не прошелся на тему кошачьей косточки и живой силы.

— Не можем же мы сидеть сложа руки и ждать, пока этой девице что-нибудь впрыснут.

  102