Последние отзывы

  39  

– Откуда эта ссадина у нее на щеке? Она почти зажила, но все же заметна. Она плохо слушалась, и тебе пришлось ударить ее?

Меррику надоело отвечать на вопросы брата. Он хотел остаться наедине со своим горем, не отвлекаться больше от скорби.

– Нет, – произнес он, поднимаясь на ноги, – я не бил ее. Я выйду ненадолго из дома, Эрик. Мне хочется побыть одному. Думаю, именно это мне сейчас и нужно.

Эрик задумчиво следил, как брат выходит из широких дубовых дверей большого дома и направляется во двор.

Затем его взгляд обратился к рабыне, которую Меррик привез с собой из Киева. Она негромко смеялась, прислушиваясь к болтовне малыша. Лицо девушки светилось счастьем, она крепко прижимала брата к себе. Потом Ларен поднялась на ноги и бросила Таби мячик.

Эрик встал, вышел в просторную комнату ближе к дверям, где поднималось над очагом мягкое голубое облако дыма. Тоненькая ниточка дыма стремилась вверх, исчезая в небольшом круглом отверстии в крыше дома. Ребенком Эрик любил смотреть на эту тонкую голубую ниточку, казавшуюся призрачной, такой она была ясной, ровной, вечной. Иные вещи остаются навсегда, меняются только люди, чьи глаза смотрят на них, – при этой мысли слезы вновь защипали глаза Эрика, но его печаль уже не просилась наружу.

Большая комната хорошо прогрелась, отовсюду раздавались голоса, порой звучал смех, но он тут же обрывался, раздавалась и сердитая брань, матери отчитывали детей – все, как обычно, все, как всегда. Эрик глядел, как привычная жизнь течет рядом с ним, пусть и не затрагивая его самого, – все же это казалось надежным и утешительным. Он хорошо различал голоса людей, прибывших с Мерриком, в них еще слышалось горе, недавнее, глубокое, искреннее горе, у этих людей закипали на глазах слезы. Эрик устало вздохнул. Он разделял скорбь брата, но прошел уже целый месяц, и сам он уже смирился с утратой отца и матери. К тому же, в отличие от Меррика, он постоянно жил с ними под одной крышей, не отлучаясь в торговые походы, – ведь он, Эрик, был старшим сыном. С тех пор как он вошел в возраст, ему пришлось много ссориться с родителями, а они упрямо, бессмысленно запрещали ему жить так, как ему хочется. Память о тяжелых раздорах, криках, неистовом гневе, который порой вспыхивал в нем против матери и отца, несколько умеряли горе Эрика. Родители сердились, что у Эрика есть наложницы, Кейлис и Мегот, хотя с Кенной, сыном, рожденным ему Кейлис, они обращались довольно ласково. Всякий раз, когда Эрик терял терпение и бил Сарлу, отец с матерью брали ее под свое крыло. Да уж, у него было меньше причин сожалеть об их смерти, чем у Меррика, младшего сына, любимчика, которому к тому же не надо было безвылазно сидеть в Мальверне.

Теперь Мальверн полностью принадлежал Эрику. Больше не придется спорить с отцом из-за всякой малости, которую ему вздумается совершить, он здесь господин и повелитель, только его слова имеют вес. Никто не может перечить ему.

Эрик посмотрел на свою жену Сарлу, считая, что ему следует от нее избавиться, иначе у него не будет наследника. Впрочем, можно оставить Сарлу при себе и узаконить кого-нибудь из внебрачных сыновей, например Кенну, рожденного от Кейлис, крепкого восьмилетнего мальчика, удивительно похожего на самого Эрика в том же возрасте. Разумеется, Сарла никогда не скажет и не сделает ничего такого, что бы дало Эрику повод отослать ее к родителям. Сарла давно уже превратилась в тень, в кроткого послушного ребенка, чье тело все еще тешило Эрика, хотя и не слишком, потому что она лежала точно мертвая, застывшая, тихая, позволяя мужу проделывать с ней все, что ему вздумается. Эрик частенько намеренно причинял Сарле боль, надеясь услышать от нее крик – пусть это будет хотя бы крик боли, если не наслаждения.

Запах оленины показался ему чересчур сильным. Эрик поморщился. Когда мама готовила жаркое из оленины, над очагом поднимался божественный аромат, мясо не заглушало запахи кореньев, трав. Что тут поделаешь? Сарла никогда не научится готовить так, как мама.

* * *

Сарла выдала Ларен два одеяла и, как всегда тихо, велела ей лечь поближе к очагу, поскольку ночь ожидалась холодная, а в очаге дотлевали угольки, и рядом с ним она не будет мерзнуть. Что касается Клива, то ему Сарла просто вручила одеяла и сказала:

– Где захочешь спать, там и ложись, – и она улыбнулась ему.

Клив изумленно оглядел хрупкую женщину, стоявшую перед ним. Она что, не заметила шрам, пересекавший его лицо? Почему она так приветливо улыбается? Может быть, плохо видит? Клив молча кивнул в ответ, принимая из ее рук одеяло.

  39