очень нудно 
43 
С точки зрения Меррика, праздник удался. Он медленно прихлебывал сладкий мед, на славу сваренный Сарлой. Меррик знал, что всему остальному Сарлу учила мать, но этот рецепт она принесла из собственного дома. Меррик искренне похвалил ее – Слишком приторно, на мой вкус, – проворчал Эрик.
– Да нет же, отличный мед, – возразил Меррик. – А ты что скажешь, Олег?
– Выпью еще дюжину кубков, тогда и решим. Послышался смешок, потом другой, пора уже было отрешиться от мрачных мыслей. Эрик сказал:
– После ужина Деглин расскажет нам новую историю, наверное, он поведает об отважных подвигах моего младшего брата в Киеве.
Воцарилось молчание, холодное, непроницаемое молчание, мужчины обменивались сердитыми взглядами, бормотали что-то, дожидаясь слов Меррика. Эрик приподнял русую бровь, уставился сперва на Меррика, затем, через стол, на Деглина.
Меррик негромко произнес:
– Деглин больше не рассказывает нам истории, он решил, что ему наскучило ремесло скальда.
– Да, – поспешно подхватил Эллер, – зато он обучил своему ремеслу скальда вон ту девчонку Теперь она развлекает нас по вечерам.
– Что за чушь? – возмутился Эрик. – Девчонка! Что она знает?
– Сперва послушай се, а потом говори Эрик насупился так, словно готов был ударить брата, но промолчал, остался сидеть в кресле, которое еще недавно принадлежало отцу. Лицо Эрика стало ярко-красным, глаза сузились. Теперь он в упор глядел на Ларен, пристроившуюся рядом со старым Фирреном:
– Воображаешь себя сказительницей, а, девка? Ларен выдержала его взгляд, осмотрела викинга с ног до головы так, будто он вовсе не интересовал ее, и пожала плечами, чем окончательно взбесила Эрика:
– Я ничего не воображаю. Это ты скажешь мне, кто я.
Сарла затаила дыхание. Она сидела рядом с мужем и чувствовала, как пульсирует ярость в его жилах. Сарла заговорила поспешно, слишком громко, в голосе ее слышался испуг, она сама понимала это, но ничего не могла поделать с собой:
– Хочешь селедки, мой господин? Роран Черноглазый поймал ее нынче утром.
Эрик с трудом отвел глаза от рабыни;
– Рорану везет на рыбу, – пробормотал он, осушая очередную чашу с медом.
Так и вышло, что в конце долгого пира Ларен велели выступить вперед и рассказать историю Грунлига Датчанина с самого начала. Она заметила, как Деглин потихоньку выскользнул из залы, и обрадовалась, потому что при одном взгляде на бывшего скальда ожог снова начинал причинять боль. Ларен видела, что Деглин сильно прихрамывает, и была убеждена, что во всем он винит только ее.
Ларен надеялась и на этот раз получить серебряные монетки, поэтому она отважно отхлебнула пива, улыбнулась собравшимся и начала:
– Жил некогда храбрый воин по имени Грунлиг Датчанин…
Она старалась всячески приукрасить начало повествования, так что вскоре мужчины придвинулись к ней поближе, все разговоры затихли, люди боялись пропустить хоть одно слово:
– И вот, когда Парма наклонился, чтобы схватить Селину, и руки его коснулись ее плеч, произошло нечто очень странное…
Ларен намеренно выдержала паузу, оглядывая мужчин, женщин и тех детей, которые еще не уснули. В глазах Ларен мерцали искры, она наклонилась к своим слушателям, словно собираясь поведать им секрет, быстро проводя кончиком языка по нижней губе.
Первым не выдержал Олег:
– Хватит, малышка! Валяй дальше, не то я отниму у тебя пиво, и ты не сможешь утолить жажду до будущего лета.
Дружный смех послышался в ответ, и Эллер крикнул, перекрывая все голоса:
– Не мешайте! Я чую – нас ждет чудесная история!
Глава 9
Низким выразительным голосом Аарен продолжала свою повесть:
– Едва руки Пармы опустились на плечи Селины, ему почудилось, будто сам Тор поразил его молнией. Он тотчас отскочил от женщины, весь дрожа, и внезапно почувствовал страшный холод, руки у него затряслись. Ему казалось, будто ладони у него ободраны до мяса, и он испытывал острую боль, хотя не видел никаких ран. Кисти онемели, в них болезненно, толчками, билась кровь. С трудом оторвав взгляд от рук, Парма посмотрел на Селину, и та тихо напомнила ему: “Я же говорила, не прикасайся ко мне"
Прошло несколько минут, и страх Пармы улегся, исчезла и странная судорожная боль в руках, прошел озноб, казавшийся холоднее самой смерти, тогда Парму охватил великий гнев. Он уже не верил, будто с ним и впрямь произошло нечто необычное, такое, чего он никогда не испытывал и не в силах был понять Парма оскалился, зарычал и вновь набросился на Селину, опрокинув ее на скалу А она даже не вскрикнула, не пыталась ему сопротивляться Парма лег на женщину сверху, в уголках его губ пузырилась пена, когда он улыбнулся злобной торжествующей улыбкой и сказал – “Со мной не случилось ничего странного, ничего необычного Просто привиделось что-то и я растерялся на минутку, только и всего Сейчас я вспашу твое брюхо своим плугом, а потом заберу тебя на мою усадьбу, и там ты станешь моей наложницей и будешь служить как рабыня"
43 
