очень нудно 
82 
— Ну, так рви.
— А я это и делаю, — остановившись перед Олегом, наклонился над гостем князь. — Не станется такого, чтобы меня в холопы скинули. Не позволю. И мыслю я, волхв Будимир для сего дела умереть должен.
— Разве я защищаю этого деятеля? — удивился Середин и как можно спокойнее отпил еще вина. — Тип этот, как я понял, немало людей ради целей своих обманывает. Ну, так туда ему и дорога.
— Коли придет к волхву человек мой, али отряд варяжский, да кишки ему на уши намотает — средь народа недовольство пойдет. Кто смирится, а кто и взбунтуется. Кто клятве верен останется, а кто волю богов отстоять пожелает. Усобица начнется, ведун. Я, мыслю, стол свой удержу. Рати из земель северных и восточных призову, до которых наветы Перуновы не дошли еще. Вятичей позову, кои по недоброй памяти с охотой киевлян усмирять явятся. Усижу. Но станет ли после усобицы той Русь моя крепче? Ответь мне, ведун, добро ли кровь свою проливать, брату на брата подымаючись, коли округ недругов не счесть? Не лучше ли для Руси, ежели сила наша общая супротив общего врага встанет? Для моей Руси, ведун. Но и для твоей — тоже.
Середин, пряча глаза, допил вино. Однако никакого опьянения он почему-то больше не ощущал. Голова была ясной и холодной, как никогда.
— Оттого, — схватился за свой кубок правитель, — не спешу я силу свою выказывать и гнев свой. Не желаю открыто дело свое вести. Желаю волхва погубить тайно. Дабы гнева среди люда киевского супротив меня не возникло, а ропот супротив судьбы горькой пошел. Пусть от болезни скрючится да издохнет в скором времени.
— Пусть, — согласился ведун.
— Да что ты всё поддакиваешь! — разозлился князь. — Говори прямо, изведешь волхва проклятого али нет? Ну, ведун! Я знаю, снадобья колдовские да слова черные тебе известны. Наведи на него порчу, черную немочь, подошли к нему нежить холодную. Пусть вынет из него душу, унесет в дальние болота, в бездонные топи, пусть спрячет под тяжелый камень и не выпускает до века.
— Есть такой закон, князь. Коли порчу черную на кого наведешь, она к тебе втрое возвернется.
— Ты справишься, — усмехнулся правитель. — Я про тебя ныне наслышан, успел поспрошать у людей знающих да верных. Ты в странствиях своих не покоя, а боя ищешь. Вернется к тебе порча — сразишься и с ней. Тебе не привыкать, ведун.
Он поднял с пола кубок, качнул, проверяя, сколько в нем осталось благородного напитка, и опять до краев наполнил кубки.
— То, что волхва извести надобно, ты, вроде, и сам согласился, — напомнил Владимир. — А что до тягот твоих… Тяготы твои я понимаю. Посему серебра отсыплю, сколько пожелаешь. Любую плату назначай.
— Сколько пожелаю… — взглянул в кубок Олег. И внезапно увидел на бордовой поверхности вина, как перерезает горло спящему боярину Радулу, перерезает ради булатного меча дорогого, коня богатырского да казны серебряной. Неужели абас прав, и он готов на всё решиться ради денег? Неужели это и есть его главное, спрятанное глубоко даже от него самого, подспудное желание, основная страсть?
Ведун решительно выпил вино и стукнул чашей о скамью:
— Не стану я с тебя никакой платы брать, княже.
— Ты отказываешься? — замер Владимир.
— Нет. Волхва твоего я уберу. Не должно быть усобицы на Руси. Но сделаю это не для тебя, и не за золото. Для Родины и совести своей это сделаю. И всё!
Он поднялся и вышел из княжеской светелки, громко хлопнув дверью.
Остановить его никто не пытался. Хотя — чего ради? Ведь они с Владимиром обо всем договорились. Широко зевнув, ведун поднялся на свой этаж. Теперь, когда решение было принято и он мог расслабиться, вино внезапно показало, что оно есть, и показало довольно крепко. Ноги стали подгибаться при каждом шаге, в голове шумело, стены покачивались. И чем дальше, тем сильнее нарастало это состояние. Чтобы добраться до нужной комнаты, Олегу пришлось собрать всю свою волю, а то, что он смог снять сапоги, и вовсе стало подвигом.
— Где ты был? — села в постели Пребрана, прикрыв краем одеяла обнаженную грудь. — Что вы делали?
— Мы занимались госуда… государственными делами… — пробормотал Олег, уже упав на постель.
Глаза его закрылись, и ведун покатился в радужную, мягкую и бездонную пропасть беспробудного сна.
Определить среди волхвов святилища Будимира труда не составило. Немногочисленные прихожане, что по неотложным нуждам заходили в святилище, издалека косились, а то и показывали пальцами на единственного волхва в бархатной мантии, с золотой цепью на плечах и резным посохом в руке. Причем излишне помпезное одеяние никак не вязалось с весьма молодым видом верховного жреца. И почему-то ничуть не удивился Середин, обнаружив, что разговаривает взбунтовавшийся служитель бога грозы не с кем-нибудь, а с византийским священником в скромной черной рясе.
82 
