26 
– Он сам стрелял, – сказал Студент. – Понимаешь? Сам…
Только теперь появился Одессит – тоже с пистолетом, в галифе и нательной рубахе, красный, вспотевший, всклокоченный, словно часа два без передыху грузил кирпичи.
Снизу послышался осторожный голос Павлюка:
– Все в порядке, товарищ капитан?
– В порядке, в порядке, дрыхни дальше, – громко откликнулся Капитан. – Автомат упал нечаянно…
– Он сам стрелял… – тянул Студент, как в бреду. – Сам…
Капитан, не теряя времени, залепил ему легонькую оплеуху, приведя тем самым в здравый рассудок. Глотнул прямо из горлышка гауптмановского винца, пустил бутылку по кругу и спросил Одессита:
– А у тебя что стряслось?
– У меня? – весьма ненатурально изобразил тот неведение и спокойствие. – Да ничего такого…
– Не звезди, – сказал Капитан решительно. – У меня чучело ожило и пыталось задавить, у Вадьки автомат сам стрелял, а у тебя, значит, ничего такого? Что ж рожа-то красная?
Одессит перестал отнекиваться очень быстро – как только осознал, что посетившая его чертовщина не была чем-то уникальным, а накрыла всех…
Его душил балдахин фамильной постели, огромный пыльный полог из какой-то тяжелой и дорогой ткани. Свалился сверху и принялся давить, оборачиваясь вокруг, как кокон, укутывая с головой, смыкаясь, перехватывая дыхание. Одессит и сам не понимал, каким чудом и какими усилиями ему удалось материю порвать голыми руками, посередине, сделать дырку, расширить, да в нее и выломиться…
– Это тебе жить хотелось, голубь, – хмуро сказал Капитан. – Вот и постарался… А ты что стоишь? Снимай гимнастерку, посмотрим рану…
Это оказалась и в самом деле царапина – слегка вспороло мышцу. Принесли медпакет, перебинтовали руку. Студент, хватив стаканчик, принялся возбужденно рассказывать, уже оклемавшись чуточку.
Он, как обычно, стоял у полок и перебирал книги. На столе рядом горела «летучая мышь». Увидев справа, за плечом, какое-то движение, он машинально туда повернулся…
Увидел, как автомат, лежавший на диване, самостоятельно поворачивается в его сторону…
И, не раздумывая ни над какими странностями, инстинктивно рванулся в сторону, ушел, упал на пол… Левое предплечье обожгло, но автомат очень быстро замолчал… А там и Капитан ворвался.
Капитан пошел за автоматом. Приближался к нему осторожненько, на всякий случай ожидая поганых сюрпризов – но чертовщина на сегодня, похоже, кончилась. Автомат был, как автомат, обычный ППС, совершенно неодушевленный.
Очень быстро, после беглого осмотра, выяснилось совершенно точно, что Студента спасло его собственное разгильдяйство. Разленившись посреди здешней идиллии, он давненько личное оружие не чистил, и произошел один из тех случаев, от которых предостерегает «Наставление по стрелковому делу»: в грязном и несмазанном патроннике перекосило стреляную гильзу, заклинило, очередной патрон из магазина уткнулся в нее, затвор остался в переднем положении, и автомат захлебнулся. Будь он вычищенным и смазанным, как надлежит, очень возможно, Студента и на свете не было бы – хлестани длинная очередь на весь магазин…
Они стояли над растерзанным медвежьим чучелом, и им было жутко. В жизнь непрошено вломилось нечто новое, нечто такое, чему вовсе не полагалось быть…
– Это старуха, – сказал вдруг Студент. – Ведьма чертова…
– А еще интеллигент, – сказал Капитан, ощущая неприятный холодок во всем теле и неприятную слабость в коленках. – В университетах обучался… Ведьм не бывает.
– А это вот все – бывает? – спросил Одессит, пошевеливая носком сапога медвежью башку. – У тебя другие версии есть?
Капитан молчал. Своих версий у него не было, но и версию Студента никак нельзя было принять как абсолютно неприемлемую для советского человека, воспитанного в материализме и атеизме…
– Ютта, мать твою! – спохватился он.
Они вломились в спальню все втроем – но, к счастью, обнаружили их общую подругу в полном здравии, хотя изрядно перепуганную пальбой. Странное дело, но только после их появления живыми и невредимыми с ней началась классическая истерика – с рыданиями, причитаниями и потоком слез. Из ее бормотания удалось разобрать, что милая тетушка Лизелотта – чуть ли не сатана в юбке, что Юттин отец ее ненавидел и боялся всю сознательную жизнь, что всех мистических пакостей, которые она натворила тем, кого невзлюбила, сосчитать невозможно, что им, всем четверым, пришел конец, и живыми они из этого дома уже не выйдут… И тому подобная чушь… или – не чушь?
26 
