Харгос, числится открывателем засовов главного входа Лабиринта

– Подвинься, Мина, я встану. Что-то еще вина захотелось. Ну да, пью слишком много. Так ведь нельзя иначе. Если пить не буду, с ума сойду и как начну рубить всех подряд… Даже Горгия, понимаешь? Даже его. Даже не смотря на то, что я ему, как отцу, верю. Больше – отец у меня препустой был человек, брехун первостатейный… Одно хорошо – хвала священному петуху, два года никто уже не суется в Лабиринт драться с Минотавром. Но ведь эти восемнадцать лет из памяти не выбросишь? Куда там, и пытаться нечего.

Сорок три человека. Ну и что? На войне я втрое больше убил. Но то ведь война – там ты с мечом, а не с кинжалом, и на тебя идут с мечом, и смотрим мы друг другу в глаза, и целимся в грудь, все честно. А здесь? Поганое это дело – превратить солдата в палача. Правда, было мне тогда поменьше двадцати, глуп был, но какая разница? Тогда я ничего не понимал, и сейчас ничего не понимаю – просто верил и верю Горгию, а Горгий клянется священным быком, священным петухом и священным дельфином, что это государственная необходимость. Ну, предположим, плевал я в глубине души на эту самую государственную необходимость, штука эта для меня малопонятная и расплывчатая, мне бы только Горгию верить, потому что никому и ничему больше не верю, такой уж удался. Только б Горгию… Знаешь, Мина, временами страх берет, на таких мыслях себя ловишь – а если и Горгий чего-то не понимает? Нет, не может такого быть – тогда уж все, ничего не останется.

Сорок три человека. На моей совести все. Всех я один положил, всех на том самом месте – в коридорчике, у поворота. Очень удобное место. Вступил он в Лабиринт, настроившись на бой с Минотавром, ждет, когда шаги чудища загремят, и отодвигается у нею за спиной совершенно бесшумно плита. А из щели – я. Кошкой. С кинжалом. Только первые двое успели крикнуть, побарахтаться. Наловчился я вскоре. Остальные, клянусь священным петухом, понять ничего не успевали. Сорок три… Хорошо все же, что понять они ничего не успевали – и им вроде бы не так обидно, и мне вроде бы полегче на душе. А Минотавр – он где-то там, в глубине, в самом центре, я его и не видел никогда, и пропади он пропадом, мне бы только в Горгии не разувериться… Интересно, те, что еду носят, видели его когда-нибудь? Живет там, в Лабиринте, Минотавр, сомнений нет, но какой он? А ну их всех. Какая у тебя кожа нежная…

В сотый раз я тебе, наверное, все это рассказываю. Эх, Мина ты, Мина этакая, и красивая ты, и в постели ладная, но самое в тебе ценное – что глухая ты, как пень. Цены тебе за это нет. Потому я и жив, что ты глухая. Не знаю, что и делать стану, случись что с тобой, – пока найдешь другую глухую да красивую, рехнешься…

И что у тебя за привычка такая пальцы мне в волосы запускать? Нет, приятно, спору нет, и пальцы у тебя теплые такие, но ведь вспоминать лишний раз мне про мои волосы… Хорошую мне все же краску достают, ничего не скажешь. Что улыбаешься, проказница ты этакая? Ну да, красивые волосы, черней воронова крыла, как у молодого. Я и говорю – хорошую мне краску достают. И не подумаешь, и не заметишь, что я, Мина, еще десять лет назад, в тридцать, седой стал. Работы тогда было – невпроворот. В последние годы только и полегчало. Перестали к нам ездить молодые сорвиголовы, хвала священному петуху. Что это там, не за мной? Да нет, снова кто-то спьяну дверь перепутал. Вот я и говорю, Мина, – в тридцать лет седой стал…

Рино с острова Крит, толкователь снов

– Клеон вернулся довольно быстро, жестом отпустил стражу, жестом приказал мне следовать за ним, и мы пошли по широкому дворцовому коридору – я уже был абсолютно уверен, что нахожусь во дворце Минаса. Поворот. И галерея, с которой мне открылся вид на Лабиринт – огромное серое здание с длинными, как века, и запутанными, как судьбы, коридорами. Разумеется, коридоров я никогда не видел, но, как и очень многие на Крите, кое-что знал о них – строившие Лабиринт каменщики любят почесать языки в кабаках. Плана Лабиринта никто из них, разумеется, знать не мог, план существовал лишь в высокомудрой голове Дедала, так что Миносу болтовня каменщиков не опасна, вовсе даже наоборот – ему выгодно, чтобы строители, всячески привирая и преувеличивая, расписывали ужас и величие Лабиринта. Не зря каждый из бывших каменщиков получает щедрое пожизненное пособие.

  14